Моя первая жизнь началась в Ташкенте, в 1946 году. Несмотря на войну и благодаря только ей.

Несмотря – поскольку оба моих родителя едва ли могли надеяться выжить в этой войне. Отец, кадровый офицер, вел бои с первого ее дня до последнего дня, многократно был ранен. Мама встретила войну студенткой Ленинградского педагогического института, чудом пережила блокадную зиму, чудом вывезена под бомбами по Ледовой дороге через Ладогу, затем неимоверным чудом два года оставалась в живых фронтовой санитаркой,  выволакивая под обстрелами и разрывами раненых с поля боя. Благодаря войне – поскольку родители мало того, что встретились на Северо-Кавказском фронте и полюбили друг друга, но еще и сумели не потерять друг друга в перемещениях войсковых частей. Ничтожная вероятность такого сочетания “несмотря” и “благодаря” сама по себе сродни чуду, отчего в демографии СССР именно мой год рождения стал самым малочисленным. Ровесников встречаю крайне редко.

В ташкентской жизни я сложился тем человеком, каким и сейчас остаюсь. В Ташкенте образовался изобретательным инженером (12 авторских свидетельств на изобретения), работал в Физико-техническом институте Академии наук Узбекистана. В 70-е годы весьма активное участвовал в разработке и строительстве объекта “Солнце”, другими словами – Большой Солнечной Печи, действующей до сих пор. При этом с молодости упивался русской словесностью, не мог удержаться от собственных опытов сочинения, с нарастающим ущербом творчеству научно-техническому, а в возрасте Иисуса и вовсе поступил со своими рассказами в московский Литинститут, нуждаясь в филологическом образовании. Окончив же его, был приглашен в Литературную Газету собственным корреспондентом по Узбекистану. А поскольку шла перестройка и в разоблачениях я удержу не знал, то скоро получил всесоюзную известность благодаря статьям о хлопковых делах, за которыми выстраивались очереди в киосках.

Как следствие, в середине 80-х был переведен в редакцию ЛГ, переехал с семьей в Москву.  Так началась моя вторая жизнь.

В редакции «Литературки»  я вёл отдел экономики, вскоре стал членом редколлегии, и уж в Москве-то расписался до одного из ведущих публицистов страны, раскручивая тему перевода советского планового хохяйства на рыночные рельсы. Шумных публикаций было много, по некоторым производились увольнения и перестановки, но более всего прогремела статья с корявым и грозным названием «К рынку – при поддержке армии?», обеспокоившая посольство США. После нее мне начали звонить советологи (первым был, помнится, Борис Румер из Гарварда), выясняли, знаю ли что-то этакое, готовящееся в Политбюро.

В событиях августа 1991-го Литгазета раскололась настолько, что работа перестала быть интересной. В сентябре Георгий Шахназаров пригласил меня в группу советников Михаила Горбачёва, которую сам только что возглавил. Рабочее место оказалось в Кремле, в кабинете маршала Ахромеева, незадолго здесь же повесившегося.  Горбачев поставил нам задачу  – выделить в КПСС прогрессивное крыло и преобразовать его в социал-демократическую партию европейского образца. С этой целью мы в паре с Юрием Батуриным написали ни больше ни меньше как новую программу КПСС. До сих пор считаю тот план реальным путем сохранения, и более того, укрепления СССР. Но осуществиться ему не было суждено.  Вечером 8 декабря из факса в соседней с нами комнате Кремля выполз косноязычный листок от трех партчиновников из Беловежской Пущи, которых следовало тут же арестовать. Нерешительность Горбачёва, однако, запустила машину переворота. Государство, за которое четыре года воевали мои родители, развалилось в несколько дней.

В начале 1992-го я получил предложение от Ивана Кивелиди, восходящего олигарха, организовать газету деловых кругов, в соревнование «Коммерсанту». Это было интересно. В марте 1992-го я разработал концепцию нового еженедельника, назвал его «Век», и всего за месяц собрал команду превосходных журналистов, арендовав под нее, кстати, весь шестой этаж здания “Литературной Газеты”. И уже к осени «Век» был в ряду наиболее влиятельных изданий ельцинского периода, тиражом превзойдя угасающую “ЛГ”.

Редакция моя кипела и бурлила, на дворе еще было время упоительной журналистики, однако чем весомее в политике становился “Век”, тем более ощущалось давление на его главного редактора, сиречь на меня, политических сил того времени. Это были другие олигархи, вроде Березовского, которым возвышение Кивелиди не нравилось. С другой же стороны давить начинал и сам Иван, как-то сказавший мне, что видит будущее “Века” в качестве органа партии предпринимателей, которую он только начал создавать, чтобы пройти на ее основе в Госдуму. Я не собирался служить какой бы то ни было партии, так ему и сказал. Между нами пробежал пока еще котенок. Затем случилась осень 1993-го, расстрел парламента, и кошки забегали по редакции. Короче говоря, выпустив 100 еженедельных номеров, я из детища своего ушел. Вернулся к ЭмЭсу, уже в Горбачев-Фонд. А через несколько месяцев Ивана Кивелиди убили изощренным ядом. Останься я в “Веке”, сказал тогда один сведущий человек, покончили бы и со мной тем же способом. Лихими были девяностые в Москве, это точно.

Почему вернулся к ЭмЭсу? А время такое было. Ведь до предложения Кивелиди со мной, как и с другими сотрудниками аппарата Президента СССР, беседовали люди из окружения Ельцина, которому тоже нужен был свой аппарат, притом из работавших уже в Кремле. Одни соглашались, и некоторые, как Юрий Батурин, делали при новом правителе завидные карьеры. Другие отказывались, как Шахназаров или я, и вскоре обнаруживали, что не только в госаппарате  вакансии для них закрыты, но и в государственных медиа, даже в вузах. Зато олигархи буквально охотились за бывшими кремлевцами…

Однажды Михал Сергеич, рассуждая о массовом возвращении русских немцев на историческую родину, высказался на совещании в том духе, что эта прослойка станет ценным активом выстраивания новых отношений России с Германией. При условии, конечно, что переселенцы не потеряют ни русского языка, ни связей с русской культурой. А для этого нужно позаботиться, чтобы в этой среде циркулировала издаваемая для них общественно-политическая, притом интересная периодика, этакий “русский Шпигель”. И это стало бы достойным дополнением к ближайшим задачам Горбачев-Фонда. На что Георгий Шахназаров (он тоже пересиживал в Фонде опалу) сказал, что горячо поддерживает эту идею и считает ее тем более осуществимой, что в коллективе есть готовый главный редактор для такого издания. И указал на меня. Так в нашей семье зародилась мысль, которая самим поначалу казалась бредовой – а не пожить ли пару лет в Германии?

Урывками, но весь московский период жизни я писал прозу. Её печатали в журналах Юность, Смена и Москва, в Литературной России. Некоторые работы того времени собраны на этом сайте.

С переизбранием Ельцина в 1996 году в России утвердился олигархический режим. Казалось, навсегда, столь плотно подпирали его на ключевых постах американские выкормыши. К тому же на выборы несчастным образом выдвинулся и Горбачев, отговорить его не удалось. И хотя затея оказалось напрасной, ненависть к нему Ельцина взыграла с новой силой. Мне же, как доверенному на выборах лицу Горбачева, эта его эмоция окончательно закрыла все места работы, кроме Горбачев-Фонда. А в беднеющем Фонде, среди родственников и старых соратников шефа, становилось все более душно. Так закончилась моя вторая жизнь, московская.

Ничего из “пару лет пожить” не вышло, разумеется. Третья жизнь началась с полной трудностей и приключений подготовки к изданию в Германии нового журнала для переселенцев из бывшего СССР. Журнал задумывался принципиально иной, нежели расплодившиеся к тому времени эмигрантские листки, отсюда и трудности.  Задерживалась финансовая поддержка от Фонда, жестоко прессуемого либеральной властью, пришлось организовывать кредитование проекта. Результат – первый выпуск “MiR / Medien in Russisch” увидел свет только в 2000-м.

Издание понравилось, число подписчиков быстро росло, но уже через полгода выяснилось, что со своей перестроечно-литгазетовской закваской я хватил через край. Номера выходили с такими титульными страницами (по американским бомбардировщикам, например, шла крупная надпись “Багдад, Белград, кто следующий на порку?”),  что журналу перекрыли кислород весьма влиятельные силы. Годами затем пришлось вести борьбу за его выживание. В партнерстве с разными предпринимателями выпустил более тридцати номеров, и всё же издание пришлось остановить.

Член канувшего в Лету Союза писателей СССР, а также благоденствующих Московской писательской организации и Союза немецких журналистов. Живу в Бремене, веду здесь издательство переводной научно-технической литературы, а с 2018 года еще и онлайн-магазин русской книги (www.interkniga.net). По нынешней германской русофобии занятия почти безумные, и тем более интересные. Как вся моя жизнь.