Владимир Соколов
рассказ
– Предупреждаю, есть категорически не буду, – сыт. Посидеть за компанию – да, но есть не буду. Вам здесь нравится? Как патриот родного города, рад это слышать. Обратите внимание на бетонную штуку в фонтане, похожа на… фу ты, сразу не сообразишь, на что похожа… словом, это лебедь. И ресторан называется «Лебедь», уловили связь? В нашем городе у ресторанов крайне романтические названия, и все с уклоном в орнитологию. Даже вокзальный, и тот «Альбатрос» называется, а не «Бройлер», что было бы ближе к его кулинарной сути. Нет-нет, прошу вас, не настаивайте, есть не буду. Лучше помогу вам в меню разобраться. Так. Цыплят табака не берите, здесь их готовят еще хуже, чем в «Альбатросе» – вулканизируют, что ли? – простой нож их, во всяком случае, не берет, нужен с пилкой. Соус производят из автола, отработанного. А вот что посоветую – это лангет. Звездное блюдо, лангет они даже сами не боятся есть. И еще посоветую не ждать официанта, они у нас стеснительные, к незнакомым ни за что не подойдут. Тому вон юноше, глядите, хочется к вам подойти, так поманите же его, поманите, ох как стосковался, бедный, по приличному клиенту! Глаз не сводит с вашего изумительного костюма, как же очумел, бедолага, от всех этих джинсов, от кожаных пиджаков. О, видите, как припустил?
–….
– Ладно, бог с вами. Разве что за компанию. Но имейте в виду, деньги я оставил, к сожалению, в другом пиджаке. Ничего? Ну, смотрите. Мне заказывайте то же, что и себе. Так. Так. Не возражаю. Неплохо. И еще бы салату, салаты у них ничего. Что? Ну как же без этого, только граммами не берите, этого нельзя. Вечные недоразумения у них с графинчиками, то водки недольют, то воды перельют, порча нервов обеим сторонам. Брать, так уж бутылку, чтоб запечатанная и со льда, ты меня понял, юноша? И хлеба побольше! С ума они тут посходили с хлебом, выдают по два лепесточка на едока. А вы пока все-таки прикиньте, по карману ли будет ужин. Бюджет у вас командировочный, а рубликов тридцать пять официант слупит, хотя бы из уважения к костюму. Выдержите? Ну, ваше дело.
–…
– Воистину, бывают встречи! Сколько же лет мы не виделись, шесть? А, по-моему, семь. Рискнув вас обидеть, признаюсь, что и думать о вас забыл, вот как долго не виделись. И вдруг столкнуться нос к носу, да где! Ладно,если бы в Москве, скажем, на Кировской, где у почтамта да в чайном магазине половина страны с другой половиной встречается, а то – в нашем городишке,да на тридесятой улице, да еще и перед самым пивбаром! Кто бы мог вообразить! Кстати, что вы делали у пивбара? Уж не памятники ли седой старины искали, с фотоаппаратом на пузе? Ах, разумеется, памятники. Другое дело, что нет на той улице других памятников старины, кроме пивбара и меня, но это ведь мелочи, верно? Бог с ними, с мелочами, дайте полюбоваться на вас, на нетленного… хотя небольшие перемены, так сказать, на лице. Пополнели слегка, но еще в пределах, в пределах. Шевелюрку развеяло, зато височки седые и общая розовость, это вам идет. Аспирантки, надо полагать, от шефа без ума. К нам на конференцию? Угадал. Люблю угадывать! Давайте еще погадаю. Ну… докторский диплом у вас давно в шкатулке. Нет? Странно, кто-то маху дал… Тогда отдел у вас, персон на сто двадцать. Тоже нет? Стоп, без подсказок! Замдиректора по науке. Точно? Вот видите, вас не так уж сложно вычислить, как всякого целеустремленного человека. Обе книжечки ваши читал, с неподдельным интересом. Уже и третья вышла? Ну, вы по-крупному торчите, как говорят в пивбаре. А в семье как, все нормально? Искренне рад. Сын должен быть в поступательном возрасте, и куда вы его? Стоп, угадаю сам. В МГИМО. Нет? Неужели по своим стопам определили, в инженерно-физический? Нет же, конечно! В консерваторию? В военное училище? Сдаюсь. Ах, я остолоп! Что тут было догадываться – конечно же в нархоз, в Плехановку! С уклоном во внешнюю торговлю, верно? Ну, тогда все в порядке, тогда я и за вас, и за него спокоен. Не пропадет мальчуган. Для завершения картины осталось вашим здоровьем поинтересоваться. Так. Так. И мелких неполадок никаких? Сердце, почки, прочий сбой – не пошаливает? Это плохо. То есть само по себе отлично, конечно, но ведь по нынешним временам просто необходимо иметь какое-нибудь неопасное отклонение от нормы. Вы не представляете, какая масса льгот проходит мимо здорового человека, а налоги те же. Куда он девался, поилец наш чертов?
–….
– Слава те господи, живой. Ты что, в магазин за нею бегал, юноша? Ставь, ладно, ставь, вижу, что холодная, и за это прощаю. Но – ставлю на вид. А вы не сидите сложа руки, действуйте, угощайте, ведь вы здесь хозяин! Итак, за что пьем первую? За встречу, как я и предполагал. Ладно, огонь. Уммх… гадость какая, дьявол, ну почему она такая гадость? Спасибо, сам дотянусь.
–….
– Мои дела? Как говорят в пивбаре – дела у прокурора, у нас делишки. Гораздо интереснее послушать вас, что там в эмпиреях и на олимпах, какие новости, какие анекдоты; нам ведь, папуасам туземным, очень любопытны вести из метрополии. Вовсе не шучу, с чего вы взяли? Просто невозможно ориентироваться без новостей. Только сориентируешься на фигуру, только вылижешь фигуре седалище до блеска, повключаешь во все работы соавтором, со всеми его неприятелями перелаешься как с собственными, только с супругой его войдешь в доверительные сношения, детишкам «жигуленка» отремонтируешь из собственного кармана, – короче, только заживешь с шефом душа в душу – бац, его посылают укреплять периферийный институтишко, невидимый невооруженным глазом! А потом выясняется, что остальные предвидели это два года назад, когда он сам черта лысого не подозревал. Информация – хлеб науки! В наше время невозможно работать без надежной информации… впрочем, ну ее к черту. Расскажите что-нибудь увлекательное. О загранках. Уж накатались вы, наверное, всю Европу испосещали. В Венгрии? Два месяца? Дивная страна, сущий кооперативный рай. Нет, лично я сужу по газетам… И в Финляндии бывали? Прекрасная страна, страсть к баням и угро-финское трудолюбие – прекрасное сочетание, не правда ли? Но кое-что и нам бы следовало перенять – сухой закон, например. Ей-богу, завидую вам. Покатались, навидались всякого, гардеробчик освежили – нет, это прекрасно. А настоящих капиталистов не посещали, нет? Ну и хрен с ними. От них одни происки и гонка вооружений, а главное, уж очень все дорого, говорят. Лично я-то сужу по газетам, ну что вы, кто меня пошлет – туда, я имею в виду. Может, ко второй приступим? Ничуть не рано, важно темп не потерять. Уж наливайте по полной, по полной, коли вошли со мной в компанию – терпеть не могу половинчатости!
–….
– Не понял, извините. Моя диссертация? Не защищал я никакой диссертации. А что написал, так мало ли что наш брат наваляет, не тащить же всякую ахинею на ученый совет! Именно ахинея, мне ли не знать? Впрочем, некоторая польза от нее была. Когда сложил я все четыре переплетенные экземпляра в стопку, да присовокупил отзывы, черновики, рабочие журналы с графиками, потянуло в макулатурном пункте ровно на двадцать три килограмма. Выдали за них талончик на Мориса Дрюона, «Железный король» называется и «Узница Шато_Гайяра». Шикарные романы, в твердом переплете. А на лишние три кило дали такую, знаете, марочку, у них без обмана. Марочку я потерял, романы все не выкуплю. А работаю… на прежнем месте. И должность прежняя – мэ нэ эс. Нравится мне эта должность. Молодит. У другого, смотришь, плешь во всю голову, челюсть в столовках роняет, а все в младших научных сотрудниках, и притом озабочен перспективой. Так что давайте-ка по третьей, голуба – за ваши достижения!
–….
– В ответ на водку могу вас угостить свежим анекдотом из пивбара. Слушайте. Приходит мужик в отдел кадров. Спрашивают его – чего можешь? Могу, отвечает, копать. Хорошо, говорят, специальность редкая, но сейчас нам не нужная. Еще чего можешь? Могу не копать. А? Почему не смеетесь? Не первой свежести, конечно, анекдот, но хороший, я бы все-таки на вашем месте посмеялся. Просматривается аллегория. Мы ведь, физики, вроде этого мужика, можем только копать. Или не копать. Редкая специальность, пропади она пропадом.
–…..
– Да что вы привязались с этой диссертацией? Ну бросил и бросил, не все ли равно почему? Вот причины на выбор: тему выставили из плана – раз. Утратила актуальность – два. Руководитель преставился – три. Что выбираете? Ничего? Нате такую причину тогда: столичный коллега украл теоретическую часть. Ему для докторской она оказалась нужнее, чем мне для кандидатской. Случается ведь такое? Наверно, можно его понять. Прислали человеку работу на отзыв, лежит она месяц на столе, квартал, полгода – как-то сживаешься. Вдумываешься в теоретическую часть и понимаешь, что она может послужить для большего, чем рядовая кандидатская. Проходит еще полгода, материал трансплантируется в докторскую и отлично приживается. А потом я получаю письмо от коллеги, где между прочим с дружеской укоризной говорится, что стоит внимательнее следить за трудами коллег, не замыкаться в провинциальной башне из слоновой кости. Конечно же, исключительно на счет плохой осведомленности, никак не умысла, относит он совпадение наших теорий, и потому не будет спешить с рецензией, дабы не причинить вреда моей научной репутации. Гуманно, правда? Редкой души человек, он не стал причинять мне вреда за то, что украл мою работу. А ведь мог бы! Да не краснейте, коллега, кто старое помянет, тому глаз вон. Дырку в диссертации я за полгода залатал. Из резервов. У меня ведь немалые были резервы, на Дрюона хватило плюс на марочку – куда я задевал ее… Но вы не думайте, что я всплакнул после того письма, утерся и сразу принялся дырку латать. Нет. Собирался съездить к коллеге, поговорить по-мужски, да шеф отсоветовал. Вот кому коллега должен спасибо сказать за цветущую наружность. Шеф объяснил мне, во сколько лет нервотрепки и кляуз выльется этот мужской разговор. Проще использовать резервы, сказал, а во-вторых, коллега будет мне по гроб обязан теорией, и с момента кражи он, коллега, мой тайный должник и, следовательно, мой явный сторонник и даже покровитель, от чего произойдут мне большие выгоды. И Верочка согласилась с шефом, вот кому коллега тоже должен сказать спасибо, что обошлось без мордобоя. Слушайте, вы так очаровательно краснеете, что смысла нет скрывать причину, по какой поперлись искать меня по пивбарам. Что, совестенка покусывает? Решили, будто из-за вас я слетел с катушек? Нет, мой столичный коллега, ничего подобного. Когда бы так, разве пил бы я вашу водку? Это аргумент, и серьезный, так что наливайте.
–….
– Погодите пить, нам несут лангеты! Юноша, что-то не шибко ты запыхался! Из-за тебя приличные люди вынуждены лакать натощак, как алкаши в подворотне. Ставь, ставь скорее, попробуем, что так долго нам готовили… Нет, жестковато. Уже и лангеты в «Лебеде» жестковаты, куда катится мир. Еда окончательно превращается в закуску, так что нам не остается ничего другого, кроме как…
–…..
– Ф-фу, до стула прожигает, все-таки дрянь он принес… Слушайте, любезный, у вас прямо болезненный интерес к моей диссертации. Я ведь отпустил вам грех, чего еще? Есть более изящные материи, их много, так что давайте радоваться лангетам. Впрочем, извините мое кокетство – это хмель. Я ведь понимаю, что именно приковало вас к этой теме. Хотите понять, как можно бросить совершенно готовуюработу! Мой поступок для вас – глупость почти мистическая, как если бы я сейчас отложил вилку, помолился Будде и превратился в непьющую девушку. Но я к такому изумлению привык. Не вас одного нервирует моя глупость. В институте многие на меня обиделись. Люди неистово стремятся к тому, от чего я взял и отказался. Их можно понять. Попробуйте откажитесь от рая, и первыми ополчатся на вас праведные, и будут травить вас неистовей, чем если бы вы их не пускали в этот рай. Вот грешникам – тем все равно, для них вы дурак, и только.
–…..
– И все-таки – почему… Неужели и вас потянуло на размышления о смысле жизни и тому подобной чепухе? Быть не может. Что значит – почему? А то не знаете сами! Да потому, что вы собственно не вполне человек, извините, вы скакун, тренированный ипподромный скакун. Откуда у вас размышления, если на глазах шоры, храп и топот с обеих сторон, а впереди дорожка! И эта дорожка все время заворачивает, цели не видать, а надо просто перескакать тех, кто справа и слева, – ведь они зря скакать не станут! Не спрашивай, зачем, знай молоти копытами дорожку, там увидим, что за финишной ленточкой. Не обижайтесь, это ведь так? Ну, может, с поправкой, что перечень призов вы знаете. Член-корр, директор института, лауреат того-то, ордена такие-то… Ну а потом некролог с красивыми подписями, траур в гардеробе института, креп на рукавах ученого совета и место на новом Новодевичьем. Ничего не забыл? Просто я не представляю, чего еще может себе пожелать ипподромный скакун…
–……
– Да не шейте вы мне иронию, не надо. Ведь я не утверждаю, что всякий, имеющий ордена и степени, суть скакун. Ордена по-разному получают, иногда неожиданно для себя, и с этим мы не считаться не можем. Но всякий, имеющий целью только венки и кубки, есть со всей определенностью скакун. У вас же, коллега, другой цели нет и быть не может, потому что вы науку не любите – могу на спор. Вы опустили себя до кражи и тем унизились передо мной – уж какая тут любовь к науке, где ей поместиться в вашей целеустремленной душе? В ней сомнениям, вопросам всяким тоже места нет, вам ведь темпа нельзя терять, иначе обскачут! Вот и бьете год за годом копытами дорожку, несчастный скакун… Впрочем, я ведь тоже не люблю науку, но когда я это понял, я, в отличие от вас, с дорожки сошел и теперь вот брожу, хо-хо, пощипываю травку, размышляю и наблюдаю…
–…..
– Да не хочу отвечать. И не приставайте, пожалуйста, больше с этим дурацким вопросом. Конечно, дурацкий! Как не дурацкий – почему я разлюбил науку? Потому. Наливайте, коллега. Лучше послушайте анекдот. В пивбаре спрашивают: Петя, а Петя, кем ты хочешь стать? Космонавтом! И все хохочут и отливают в Петину кружечку пивка, чтоб ему не пропасть совсем. Смешной анекдот? Что, опять несмешной? Ну, тогда не знаю, что вам нужно… Ну, тогда поясняю – Петя не совсем и Петя, он специалист в кристаллофизике и до обалдения начитался книжек из серии ЖЗЛ, а пивка ему отливают потому, что не всегда этот Петя располагает суммой денег в сорок копеек – забывает, подлец, в другом пиджаке. Теперь улыбнулись: уловили соль? Выпьем за сообразительность. Ну, будем… Ага, эта много мягче пошла. Вы закусывайте, вы перестаньте улыбаться и закусывайте, это полезно. А улыбаетесь вы зря, коллега, Петя-космонавт не имеет более со мной ничего общего. Было, но своевременно прекращено, и не причина то моего охлаждения к науке, а только одно из последствий. Нет, о причине говорить не буду. Все равно не поймете, только натопчете в душе, нагадите… Извините за грубость.
–….
– Верочка? Какая Верочка? Ах, моя Верочка… Тянет вас на какие-то незапамятные предметы – диссертацию мою из царства теней вызывали, теперь за Верочку взялись… Нет-нет, жива, слава Богу, но уже сто лет не моя. А вот так. И нечего округлять глаза, вы бы тоже от меня ушли. Я бы сам от себя ушел, если честно. Да, сына забрала, а как же. Хорошая мать не бросит ребенка, а она безусловно хорошая мать, она, я бы даже сказал, выдающаяся мать. Там у нее уже двое дополнительных детей, еще мальчик и девочка, и все они безумно любят друг друга, так она замечательно все организовала. Хочется назвать ее великой женщиной, но тем самым я бы незаслуженно возвысил и себя в какой-то мере, так что остановимся на выдающейся. Это тоже немало. Согласитесь, такой женщине и повод к разводу нужен незаурядный. Я его представил. Когда я принес домой талон на Дрюона, ей стало ясно, что дальнейшая жизнь со мной будет пустой тратой времени. Удивляюсь только, как не поняла этого Верочка еще до свадьбы, до медового нашего месяца в стройотряде… Но лучше поздно, как говорят немцы, чем совсем нет. Присловье пошлое, однако верное. Отступила моя Верочка на подготовленные позиции и Ромку забрала. И вдруг я оказался без дела. В институте работы сделалось негусто, а дома и вовсе пусто. Ромка ведь с младенчества рос на моих руках – в непосредственном смысле. Родился с ограниченной подвижностью в суставах, потом привязалось к нему искривление позвоночника, я выучился массажу и каждый день работал с ним по полтора часа. Потом, когда подрос, возил его в бассейн, по всяким физиотерапиям, зато теперь он сильный, дьяволенок, грудная клетка – во! И вдруг нету Ромки в доме, черт бы драл… Все наперекос. Если домой идти противно – что делает в подобном случае настоящий интеллигент? Заглядывает в бутылку, правильно, а нет ли там случайно лекарства от этой всей мерзости? Случайно оно там как раз и оказывается, только стакан подставляй! Но принимать лекарство надо с минимальными перерывами, чтобы не успевала вокруг тебя восстанавливаться окружающая действительность, где из чего угодно, даже из науки, делают власть и деньги – королей и капусту по О’Генри, тоже не читали? – где практичные женщины уводят сыновей к преуспевающим и волевым мужчинам, умеющим жить… Все бабы стервы, вы сказали? Сильно. Вот что значит не закусывать, а вы совершенно не закусываете… Да разливайте, конечно, что за вопрос! Ну, подняли. Аг-гонь…
–……
– Бабы стервы – для доктора наук смачно сказано. Ну, не скромничайте, что с того, что диплом еще не получили? Главное – прошла защита, а ВАК утвердит, куда ему против вас устоять. Так что, может, в смысле баб вы и правы, но согласиться с вами затрудняюсь, ибо знаю пример, знаю пример… Я ведь крепко принимал то лекарство. Послал работу в задницу, сдал экзамены на Петю-космонавта и очень преуспел в пивбаре. Я в пивбаре Есенина читал, и Блока тоже, до слез доводил мужиков, сопли на кулак мотали и угощали меня сосисками, чтобы не свалился я прямо там, а доползал до дому. А дома пыль, дома мерзость и пустая стеклотара… И вот однажды вечером, представьте, сознаю, что дома не один. Ясно, думаю, делирий. А оказалось, еще нет. Некая персона возит мокрой тряпкой по полу, и абсолютно это не галлюцинация, и даже не баба, по-вашему выражаясь, а девчонка лет от силы девятнадцати. И представьте мое положение – помню, что на службе видел ее каждый день, потому что в одной лаборатории мы работали, а вспомнить имени не могу. Ступор, черная дыра в памяти, вот каков я уже был. Как она сюда попала? Что сия тряпка означает? А ей безразлично, помню я ее или не помню. Навела чистоту, поджарила чего-то и силком накормила меня, а бутылку, на ночь припасенную, в раковину вылила на моих глазах. А потом… мамочки, потом она загнала меня в ванную и вымыла, – ничего ужаснее со мною в жизни не приключалось, я был для нее шелудивым псом, бродягой, не знаю кем еще в этом же ничтожном роде, но только не мужчиной. После ванной напоила чаем и уложила в чистую постель. Постель-то чистая откуда?! А она с собой принесла! Вы зря облизываетесь, доктор, дальше ничего пикантного. Дальше – она заперла дверь моими же ключами и ушла. А утром отперла, приготовила завтрак, и мы вместе отправились на работу – после давешнего купания я перечить не смел, я просто разговаривать с ней, с соплюшкой, боялся. Молча шли. В лаборатории никто не подал виду, что меня четыре месяца не было, все шло по-прежнему, и она со мной по-прежнему на «вы», очень вежливо и ровно, не опуская глаз… Шеф решил, что я закодировался и теперь дела в лаборатории пойдут по-прежнему, и весь тот день ходил на цыпочках мой шеф. А вечером она меня опять отконвоировала домой, и я опять был трезв, накормлен, спал раздетый и в чистом, и так повторялось довольно долго, месяц почти. Если учесть, что скоро весь институт знал о наших прогулках, что после работы мы входим в мой подъезд, а утром из него выходим, то можете себе представить, что она сделала со своей репутацией. Незамужняя, между прочим, девица. Ведь никого не интересовало, что на ночь она уходила и между нами не было ничего достойного тех бурных сплетен, даже слов не так уж много было сказано. А кончилось все знаете когда? Когда я потребовал – я требовал, представьте, по столу кулаками стучал! – чтобы она осталась в моем доме навсегда. Не на ночь, это меня не устраивало, а именно навсегда. В тот вечер она поняла, что я здоров и более не нуждаюсь в присмотре. И ушла. С тех пор ноги ее не было в моем доме, а на службе по-прежнему видимся, разговариваем на «вы», и все очень вежливо, ровно, не опуская глаз…
–……
– Что ты сказал? Заткни свое хайло, ты, специалист по бабам! Учти, я после пивбара решительный стал, уделаю бутылкой и не посмотрю на твое высокое звание, поганец…
–…..
– Вот так_то оно лучше. Сидите смирно, коллега, про нее забудьте и слушайте дальше, раз затащили меня сюда. Раскланялись бы на улице, и дело с концом, но поскольку комплекс взыграл – терпите и слушайте. Водки больше не надо, язык развязался, и ладно… Мне ведь самому интересно разобраться, почему я бросил ту чертову диссертацию. Может, зря? Но давайте вместе попробуем понять отвлеченного научного сотрудника, который был свободен, занимался кристаллографией, горными лыжами, без памяти любил жену и почитал мудрость старших товарищей. Все у него шло хорошо. Проходит время, мэнээс набирает гору материала, и ему говорят – пора, брат, пиши. Наконец-то, говорит мэнээс, спасибо за высокую оценку. И начинает писать. И мало-помалу вся система его отношений с миром меняется. Проходит каких-то три года, а шеф уже не прежний шеф, который дает вам задания и подписывает табель, шеф для него теперь не самый еще верховный, но весьма могущественный бог, не бывающий неправым и несправедливым. Секретарь ученого совета, которого прежде мэнээс не пропускал без очереди в буфете, занимает такое место в мыслях, что начинает сниться. И это бы не беда, беда другое. Однажды мэнээсу говорят – если хотите поехать на конференцию, нужно включить в ваш доклад такого-то. Более того, это просто необходимо. Нет, говорит мэнээс, не вижу необходимости. А вы присмотритесь, советуют ему, и увидите. Не вижу, упорствует мэнээс. Что ж, говорят ему, придется отодвинуть вашу работу на годик как незрелую. Хорошо, говорит мэнээс, я посоветуюсь. И идет за советом – к кому же? – к справедливому мудрому шефу. Не дури, говорит ему шеф, включай хоть черта с рогами, лишь бы выступить, тебе этот доклад сейчас во как нужен! И тогда мэнээс задумывается – а почему, собственно, доклад ему нужен «во как»? Почему ему диссертация нужна так, что честь и достоинство нужно на время засунуть подальше? Шеф объясняет ему, как придурку, на пальцах, что это необходимо ради самостоятельной работы в будущем. Самостоятельная работа? Да она у мэнээса давно, это шеф без него шагу сделать не может, а мэнээс самостоятельно исследует, пишет, изобретает. Много значит и материальный фактор, толкует ему шеф. Как, возбуждается мэнээс, за лишние полсотни в будущем я должен наплевать на принципы в настоящем? Не надо приземлять, морщится шеф, и потом, со временем полсотни перерастают в сотню, учти, и не надо путать тактику со стратегией, и надо проявлять известную гибкость, и так далее, и так далее, пока от собственного словоблудия вдруг не сатанеет шеф – да пошел ты к черту! Я тоже был ослом, бегущим за морковкой, и все отбегали положенное за морковкой, и нечего устраивать из этого трагедию, понимаешь! Нашелся принципиальный! Как будто твоя сраная диссертация другим нужнее, чем тебе! Взялся – терпи и делай, что старшие велят! Ну что ж, мэнээс удаляется. А дома утыкается жене в такую добрую, такую мохеровую жилетку и говорит, что ни за что не сделает гнусности, которую требуют от него. И слышит… что, по-вашему? Правильно. Что она пожертвовала молодостью. Она поставила все на эту карту, на аспирантуру, и пора уже стать серьезным, ответственным человеком. Нельзя думать только о собственных настроениях и вытворять, что левая нога захочет. Ну и далее в духе тех же нержавеющих истин. Верочка, в панике спрашивает мэнээс, да ты любишь ли меня? Господи, опять он за свое, аккуратно хватается она за прическу, и тогда мэнээс понимает, что ему делать со сраной диссертацией. В очереди – вы ведь знаете, какие на макулатурных пунктах очереди? – ему хватило времени поразмышлять о нравственном в науке. Редкое удовольствие, когда хватает времени на необязательные размышления…
–……
–Не жалею нисколько. Под откос я не сверзился, на рельсах удержался, хотя и не без посторонней помощи. Уйти бы из института куда-нибудь, но ведь умею только копать или не копать, слишком сузился, и польза от меня может быть единственно в этой лаборатории. Нет, не жалею. Независимость – вот главная из нынешних моих привилегий. Работа по вольному графику. Могу неделю не появляться, а надо – двое суток просижу на установке. Хочу – иду в библиотеку, хочу – к коллегам на семинар, а то в пивбар загляну – креветок взять на вечер. При этом публикуюсь, представьте себе, получаю авторские свидетельства и числюсь везде без соавторов, и этому уже никто не удивляется. А вы? Завидуете, барин? Нынче я ни от кого не состою в персональной зависимости, а вам бы хотелось так? Да врете, для вас независимость – это полная катастрофа, сразу растеряетесь – куда теперь скакать? Вам дорожка необходима, а шоры во благо… тьфу, опять на вас переключился…
–…..
– Могу растолковать. Да, я сказал, что не люблю науку, но что я имел в виду? Я от того отрекся, доктор, что у вас называется «делать науку», от вашего образа мыслей, для которого наука есть театр определенных действий, и не более того. Я от холуйских комбинаций отказался – кого записать в соавторы, кому статью послать на отзыв, чтоб не зарубил, а кого зарубить самому, кто лучше оппонирует и чем с ним за качество оппонирования рассчитываться, – подлое и низкое холуйство это все. А от науки как я отрекусь? И от Ромки не отрекусь. Подожду, пока допечет его Верочкин рай, в котором все без памяти любят друг друга и при этом знают точно – за что. Буду жить, буду ждать, когда он сам придет ко мне. А он придет. Мой сын. Он с практичными умниками не уживется. И с наукой то же самое – дождусь. Не ухмыляйтесь, перемены будут. Институт перестанет когда_нибудь быть ипподромом для скакунов. Глядишь, вас в красную книгу придется записывать, чтобы не вымерли, ибо резвость ваша и напор тоже ведь для чего-нибудь нужны природе.
–……
– Вы так считаете? Это идеалистов придется записывать в красную книгу? Что ж, если продолжать лошадиные аналогии, тогда рабочий конь для вас идеалист. Интересно. Пусть так. В этом случае все будет зависеть от того, что же все-таки есть наука – пашня или ипподром? Свято верую, что пашня. Как, и вы в это верите? Тогда что же я делаю за этим столом? Да идите вы к черту, уберите руки – сам встану… сам!
Ташкент, 1982 г.
Не публиковалось