Абсолютно возможное. И столь же несбыточное?

Владимир Соколов
журнал “Москва”,  июль 1996 г.

Я не политолог и не берусь с науч­ной достоверностью формулировать национальные цели и интересы России. Я не астролог и не предсказываю бу­дущего даже самому себе. Но я живая клетка нашего сообщества, читаю наши газеты и смотрю наше телеви­дение, каждое утро оказываюсь во множестве взаимосвязей с другими людьми, каждый вечер подвожу ито­ги дня и размышляю о том, что будет завтра. Как все мои сограждане.

Другое дело, что публицисту по роду занятий положено улавливать растворенные в потоках слов, порой не высказываемые или даже неосознан­ные чаяния сограждан. Из потоков мнений и событий он обязан выделять тенденции, сегодня спорные и, может быть, сомнительные, однако имеющие шанс через время превратиться в оче­видные всем — и даже как бы всегда существовавшие — установки для дей­ствий миллионов людей.

 

Что с нами происходит?

Того, что происходит в нынешней России, не бывало прежде ни с нею, ни с какой-либо другой страной.

Еще кружатся на орбитах памятники нашего космического могущества, но при­думавшие их ученые работают в лабора­ториях других стран, а если дома, то на другие страны. Еще славится в военном мире наша оборонка, покупаются за ва­люту российские танки, зенитные ком­плексы, вертолеты, но уж больше огре­бает, пожалуй, «русская мафия» контра­бандой наркотиков и того же оружия, поставками за рубеж живого товара — наших девушек и детей для проституции. Еще празднуются дни победы СССР над колоссальной военной мощью гитлеров­ского вермахта, за которой стояла эко­номическая мощь всей Европы, но вот уж полтора года российская армия топ­чется в крошечной Чечне, не умея спра­виться с «бандитами», коих численнос­ти наберется едва на дивизию.

Не бывало ни с кем и такого, чтобы в мирное время всего за несколько лет собственное промышленное производст­во упало наполовину, а сельское хозяй­ство свелось едва ли не к огородничест­ву. Проправительственные СМИ упира­ют на изобилие в магазинах, какого не было при социализме, на рост накопле­ний у населения, положительное сальдо российского экспорта и прочие достиже­ния демократии, но природу не обмануть пропагандой, — здоровым и умножаю­щимся может быть только общество с развитой собственной экономикой. Россий­ское же население вымирает не первый год, причем все возрастающими темпа­ми. (Не так давно, в конце мая, прошло заседание одной из комиссий Совета Без­опасности России, посвященное ухудше­нию демографической ситуации. Офици­ально констатирована «естественная убыль» россиян со скоростью 1 миллион человек в год, причинами чего признаны «спад промышленного и сельскохозяй­ственного производства, социальное рас­слоение, нездоровый образ жизни людей, высокий уровень потребления алкоголя, высокий уровень стресса, а также небла­гоприятные экологические изменения».)

Перечень небывалых и нарастающих несуразностей может составить отдель­ную книгу, да только не в них, несураз­ностях, уже дело. Никогда в истории государства Российского не было тако­го вакуума целей, как сейчас. Какие там новые горизонты, когда речь уже идет об элементарном выживании нации! Но ведь и о выживании не говорят, за национальные цели выдаются победы на ближайших выборах, выплата зарплат (давно заработанных!) и пенсий (до которых не все получатели дожили), снижение процента инфляции и т.п. При этом – что совсем поразительно – ни­когда еще наше общество не было так информировано в малейших деталях происходящего с ним — и не было так безразлично к своей судьбе. Тема кол­лективного будущего россиян вовсю ис­пользуется политическими силами, внешними и внутренними, в борьбе за контроль над страной и ее ресурсами, а сами мы твердим свое извечное: Бог даст, хуже-то не будет…

Вряд ли когда-либо проявлялось с такой отчетливостью традиционное фа­талистическое нежелание большинства россиян осознать реальное состояние своей страны, сложить общеизвестные детали в мало кому интересное целое, осмыслить положение России, в кото­ром она оказалась после целой цепи катастроф последнего десятилетия. Как ладошкой от слепящего солнца, засло­няемся простыми объяснениями…

 

Кризис?

Вот слово, которым нын­че объясняют всё. Какую проблему ни возьми, ее немед­ленно свяжут с кризисом экономическим, либо кризисом политическим, либо кри­зисом государственным, финансовым, военным, правовым и далее по списку…

И это чрезвычайно оптимистическое толкование, ибо кризис рано или позд­но наступает во всякой болезни, а при верном лечении отмечает начало выздо­ровления. Да и не может кризис про­должаться долго. Вот и мы, мол, собе­ремся с силами, накопим денег, примем умные законы, реформируем все, что следует реформировать, да еще «семер­ка» поможет кредитами, и рванем на­конец к процветанию, займем достойное место среди цивилизованных народов, вольемся в мировой рынок со своими товарами…

Что ж, если Россия действительно всего лишь вошла в очередную кризис­ную полосу своей истории, то выйти из нее, наверное, сможет именно так, как советуют правителям отечественные и западные специалисты по кризисам: мобилизовав и перегруппировав свои по-прежнему огромные ресурсы, найдя по некоему направлению реформ общественный консенсус, выстроив эффектив­ную систему управления, запустив в экономике рыночные механизмы, опреде­лив свое новое место в мировом хозяй­стве. И это все разумные, проверенные опытом других стран, отличные советы.

Но наши нынешние правители почему-то никак не могут выполнить их в полном объеме, необходимом для успе­ха. Все получается тришкин кафтан. И нет никакой уверенности, что это смо­гут сделать их сменщики. Потому что дело тут не в квалификации политиков и экономистов, а в том, что наша страна вовсе не в кризисе. Она разгромлена в холодной войне. А это не одно и то же.

Никто ведь не скажет, что в резуль­тате Второй мировой войны Германия и Япония оказались в кризисе. Эти стра­ны были именно разгромлены. Их на­роды были деморализованы. Многие годы чрезвычайного напряжения всех сил, каторжного труда, вооруженной борьбы, лишений и потерь — все это не только не привело к обещанной цели, но кончилось поражением. После мно­гих лет убежденности в собственном превосходстве, исключительности, из­бранности внезапно оказалось, что их идеология преступна и теперь их будут перевоспитывать по чужим образцам. Население этих стран было дважды ог­раблено: своими правителями, на нуж­ды войны, а затем репарациями победи­телей. Численность сильно уменьшилась из-за военных потерь, недоедания, бо­лезней. Огромные части довоенных тер­риторий были отчуждены, оставшиеся земли контролировались оккупационны­ми войсками. Предприятия, жилье, сис­темы жизнеобеспечения были сильно разрушены. В обращении ходили чужие деньги. Прежние законы потеряли силу, новые некому было принимать. Главной силой после оккупационных властей ста­ли свои бандиты.

До слез совпадает с нынешней рос­сийской ситуацией – конечно, с поправ­кой на особенности проигранной войны. Нет, слава Богу, массовых разрушений и миллионных жертв, однако население страны все равно ведь уменьшилось на­половину, да и продолжительность жиз­ни оставшихся резко упала. Сбережения, социальная защищенность, имперские амбиции и даже элементарное самоува­жение нации – все аннулировано. Рас­терзана в клочья ткань родственных и дружественных связей, охватывавшая ранее весь СССР.  Хозяйство деградиру­ет, и к этому привыкли. На всех этажах общества утверждается общеуголовная мораль. Организованная преступность уже контролирует целые отрасли эконо­мики и государственные структуры, срастается с аппаратом власти. В духов­ной сфере господствует англоязычная массовая культура, доллар стал основ­ной валютой. Нет разве только оккупа­ционных войск, ну так ведь в холодной войне никакие войска не задействовались впрямую.

Однако главный результат всякого разгрома – разрушение государственных форм существования побежденных на­родов. Ясно, что в этих условиях вопрос об их национальных интересах решает­ся победителями. А больше некому. Побежденные бывают настолько оглу­шены и потрясены, что немецкий народ, например, безропотно воспринял свое разделение на две противоборствующие части. А самурайский дух был подав­лен до такой степени, что Япония с бла­годарностью приняла абсолютно чуждую ее менталитету, сочиненную оккупантами конституцию и даже едва не отказалась от японского языка, пожелав заменить его английским. И это всем казалось естес­твенным. Как и то, что именно Сталин, Черчилль и Рузвельт, приведшие к по­беде свои народы, вправе указывать миллионам потерпевших поражение японцев и немцев, как им следует жить в будущем.

 

Что же мы видим сегодня в России? В принципе то же самое.

При этом нынешнее состояние стра­ны не возникло вдруг (как развиваются обычно экономические и политические кризисы — заставая врасплох опытней­ших экспертов и политиков). Оно есть следствие длинной цепи продуманных и хорошо подготовленных шагов, бук­вально каждый из которых «до того» обсуждался в обществе, имел своих сторонников и критиков, предварялся мрач­ными предсказаниями в прессе и аналитических записках — и несмотря на это, всякий раз производился, оборачиваясь очередным ударом по обществу, хозяй­ству, государству, то есть по националь­ным интересам страны.

Нет смысла перечислять эти шаги (от «регионального хозрасчета» и «парада суверенитетов» до военного вторжения в Чечню, до очередных президентских выборов). Главное, что все они в той или иной форме одобрялись и поддержива­лись Западом (а какие инициировались,— о том со временем скажут архивы спец­служб). При этом Запад, очевидно, во­все не задавался целью ущемить нацио­нальные интересы России. Ему вообще нет дела до наших национальных инте­ресов. Он действовал и действует в сво­их интересах, каковым, очевидно, про­тиворечит само существование на одной с ним планете трехсотмиллионной, спло­ченной, вооруженной до зубов, антикапиталистической, да еще и нацеленной на мировое лидерство державы.

В этом утверждении нет ничего ан­тизападного, как нет и просоветского. Это только констатация исторического факта. Сплоченный Запад, действуя в собственных национальных интересах (которые нет смысла здесь обсуждать), точно так же будет стремиться размыть, ослабить, разобрать на безопасные для себя мелкие государственные образова­ния любую складывающуюся где-либо в мире мощную силу, военную в особен­ности, которая действует вразрез его интересам, а уж тем более способна на­нести ему ущерб. И не имеют смысла рассуждения, вправе ли Запад вести себя подобным образом, моральны ли его операции на Ближнем Востоке и в Евра­зии. Руководство Запада знает, в чем его интересы, защищает их без колебаний, его операции эффективны — вот и весь сказ.

Другое дело, почему подобным об­разом не вело себя руководство СССР, а затем России. Вряд ли причина лежит в неясном понимании национальных интересов. Для защиты нажитого добра вообще не нужна какая-либо концепция интересов. При тех военных и промыш­ленных ресурсах, какими располагала страна вплоть до 1991 года, достаточно было инстинкта самосохранения (у на­родов воплощающегося в чувстве патри­отизма). Не оказалось именно его.

 

Дипломатический разгром

В 1990 году в университетском го­родке Блумингтон, штат Индиана, на конференции по проблемам Арала я познакомился с симпатичным американ­цем — этакий грэм-гриновский интеллек­туал с седой бородкой клинышком и про­зрачно-голубыми проницательными гла­зами (кстати, самого его тоже звали Грэм). Он представлял известную иссле­довательскую корпорацию RAND, иссле­дующую что угодно и для кого угодно, однако же большей частью выполняю­щую заказы ЦРУ. После нескольких разговоров за полночь знакомство наше перешло во взаимный интерес. Грэм не только не пытался косить под универ­ситетского профессора, но как-то едва ли не сразу упомянул, хотя и вскользь, что до работы в RAND трудился непос­редственно в ЦРУ, имеет офицерский чин (полковника, кажется) и руководил там отделом прогнозов. Разумеется, не климатических.

Мне было тогда не важно, полков­ник он или кто, я видел потрясающе эрудированного в советских делах чело­века, и это был отнюдь не враг моего народа. Перед историей России и создан­ной ею великой цивилизацией он пре­клонялся, любил и так умел на эту тему поговорить — куда там нашему русофи­лу. Но Советский Союз как систему не­навидел и этого не скрывал. Полжизни прожив в разных азиатских странах, зная, кроме русского, восемь восточных языков и два европейских, будучи бук­вально помешан на культурах Востока, воспитывая усыновленного корейского мальчика, этот американец психологически был неспособен пожелать какого-либо зла другому человеку. Грэм бывал затем и в редакции «Литгазеты», где я работал до 1991 года, и в редакции газе­ты «Век», которую я создал в 1992 году, приглашал и меня пару раз выступить в его корпорации. А однажды мы проеха­ли с ним все среднеазиатские республики, встречались с президентами Каримовым и Акаевым, с новоявленными биз­несменами и патриархами кланов, сижи­вали на приемах и в чайханах — много чего было. А сколько и о чем мы с ним переговорили, того хватило бы на пару книг.

Добавлю, что Грэм был личным и довольно близким другом президента Картера, а всеамериканскую известность получил, когда представил другу-прези­денту предсказание своего отдела, что в Иране очень скоро разразится политичес­кий кризис, шаха погонят из страны вза­шей, а с ним американцев тоже, и воца­рится аятолла Хомейни. Называлась, кажется, дата этого события. Пре­зидент отмахнулся, ибо данные развед­ки и дипломатов ничего подобного не предвещали. Кризис все-таки произошел по Грэму, его прогноз попал в прессу и стал причиной крупного скандала.

Упоминаю все это лишь в подтвержде­ние факта — этот осведомленный чело­век всегда точно знал, о чем говорил. И он говорил мне, что в своих анализах си­туации он сам и его отдел вплоть до 1986 года исходили из того, что Советский Союз обладает такими ресурсами в эко­номике, такой внутренней политической устойчивостью, которых достаточно для противостояния Соединенным Штатам в качестве второй мировой сверхдержавы еще от 50 до 150 лет. Дальнейшие пер­спективы терялись в дымке вероятностей того, что может случиться с самими Со­единенными Штатами.

Единственное событие, которого не могли предвидеть лучшие аналитики мира (и это он мне тоже говорил), — приход к власти в Советском Союзе та­кой личности, какой оказался Горбачев. И что бы сейчас ни плели о том, что Горби провела на пост генсека хитроум­ная Тэтчер, американцы целый год при­сматривались к новому генсеку, подо­зревая дьявольские каверзы КГБ в его инициативах, необъяснимых для нормального правителя «империи зла».

Менее всего хотелось бы сейчас вда­ваться в рассуждения о роли Горбачева в мировой истории, как и в истории СССР. Но следует сказать о том, что именно в его правление холодная война, начавшаяся вскоре после окончания Вто­рой мировой с известной фултонской речи Черчилля, перешла из почти соро­калетнего противостояния равных про­тивников (которое, по Грэму, могло бы длиться еще десятилетия) в фазу нарастающего превосходства Запада. И не потому, что Запад начал внезапно усиливаться. А потому, что трещины пош­ли по всем границам стран – участниц Варшавского Договора и внутри этих стран, и все это — вслед за глубокими трещинами в высшем эшелоне власти Советского Союза. Ибо был нарушен главный принцип всякой власти: внут­ренние противоречия в системе должны решаться внутри самой системы, по от­ношению же к внешнему миру она до­лжна при любых обстоятельствах высту­пать монолитом.

Сора из избы не выноси, в просто­душной мудрости советует русская пого­ворка. Царство, разделившееся в себе, не устоит, — более высоким слогом, но о том же, по сути, предупреждает Библия.

Китай десять лет доказывает приме­ром, что даже ортодоксально коммунис­тическая, многонациональная, экономи­чески отсталая держава может с успе­хом вести хозяйственные реформы, не разрушаясь при этом, не скатываясь в смуты и не переживая даже сколько-нибудь заметной инфляции. Но это воз­можно лишь при условии, что весь пе­риод реформ – и осуществляя эти ре­формы! – будет эффективно работать построенный прежним режимом меха­низм власти, ибо другого в этом общес­тве нет. По ходу дела старый механизм модернизируется, в нем меняются люди и установки, в целом он постоянно при­спосабливается к новым условиям и за­дачам, – но все эти вопросы решаются внутри руководящей группы, без апел­ляций к публике, а тем более к мирово­му общественному мнению, и только исходя из интересов самой этой власти. Каковым, очевидно, вполне отвечает нынешний рост благосостояния китай­ского народа, укрепление экономики, военной мощи и политического веса страны.

Горбачев, апеллируя к Западу в на­чатых реформах, получил его безуслов­ную поддержку, всемирную славу рус­ского демократа номер один, даже Но­белевскую премию мира. Но власть ут­рачивал в той самой степени, в какой советскому народу и остальному миру становились видны разобщенность, без­волие, глупость и мелочность кучки людей, из которых состоял верхний эшелон этой самой власти. И тут уж не имели особого значения промышленный потенциал страны, мощь ее вооруженных сил, интеллектуальные возможнос­ти нации и сырьевые богатства недр. В то самое время, когда советское общест­во должно было бы работать больше, осмысленнее и упорнее прежнего, оно, с увлечением наблюдая драчку в политбю­ро, само понемногу растрескивалось на «реформаторов» и «консерваторов», входило во вкус митинговщины, училось вышибать из оппонентов мозги в Кара­бахе, Ферганской долине, Приднес­тровье, — работало же, естественно, все меньше и хуже.

В этих условиях делом времени и дипломатической техники было разобрать на составные части Варшавский Договор, затем и сам Советский Союз, — ибо кто же, оставаясь в здравом уме, будет держаться за союзничество с со­трясаемой путчами, разрушающей собственную страну Москвой?

Падение Берлинской стены и Бело­вежское соглашение стали завершающи­ми операциями по уничтожению комму­нистической сверхдержавы. Запад при­ступил к восстановлению капитализма на «освобожденных территориях» Евро­пы. Россия оказалась в полосе граждан­ских конфликтов и внутренних войн.

Холодная война шла опосредовано – не на полях сражений, а в переговорах, в подписаниях документов, в соревно­вании ресурсов, которые воюющие мог­ли себе позволить вкладывать в гонку вооружений, в конкуренции военных технологий, размеров и оснащения ар­мий, в международной торговле, в сред­ствах массовой информации, но главным и решающим образом – в сфере культу­ры и идеологии. И так же опосредовано реализуются результаты победы в холодной войне.

Да, российские власти по-прежнему ведут переговоры и подписывают согла­шения — но, в отличие от советских властей, уже на условиях Запада. Фи­нансовая система России (а через нее весь экономический потенциал страны, любые возможности и направления его реформирования) жестко контролирует­ся Западом. При этом доллар стал не только инструментом управления рос­сийским бюджетом, но и средством вы­качивания огромных репараций, дели­катно именуемых «бегством российско­го капитала за границу». Ресурсы Рос­сии (от топлива и всевозможного сырья до умов, рабочих рук и генофонда) все без исключения к услугам Запада, при­чем по первому требованию и баснослов­но дешево. Армия, не так давно вторая в мире по военной мощи, утратила вся­кую боеспособность. Авиация и силы ПВО перестали существовать как целост­ные системы. Фактически ликвидирован Черноморский флот, резко ослаблен Балтийский. Ржавеют у стенки Северный и Тихоокеанский флоты. Новые корабли не закладываются, недостроен­ные режутся на металлолом. Стратеги­ческие силы сокращены до бессмысли­цы и перестали пополняться новыми ракетами (причем оставшиеся никуда не нацелены, да и вряд ли смогут взлететь, а через несколько лет будут вовсе ути­лизированы). Оборонная промышлен­ность парализована отсутствием заказов и безмозглой «конверсией». Состояние внутреннего потребительского рынка России контролируется системой кредитования международной торговли, ибо собственное производство страны покрывает едва половину ее потребностей, а по многим видам товаров уже не обеспечивает ничего. Большинство государствен­ных структур косвенно, но весьма эффек­тивно управляется сотрудничающими с ними западными фирмами, учреждения­ми, фондами (контроль осуществляется через приглашения российских чиновни­ков и парламентариев на Запад, оплату их проезда и пребывания там, помощь в открытии счетов, приобретении недвижи­мости, устройстве детей на учебу и т. д.). Системы связи, в том числе правитель­ственные, сканируются техническими средствами Запада в любом необходимом ему объеме. Ключевые средства массо­вой информации контролируются всевоз­можными программами сотрудничества, пакетами акций, но прежде всего через регулирование потока рекламы от основ­ного, то есть западного, рекламодателя. Высшая школа и наука в сколько-нибудь значимой части переходят под контроль западных фондов.

Но главные результаты победы За­пада лежат опять-таки в идеологической и культурной сфере, и там они закреп­ляются всеми доступными средствами — от беспримерного потока американской кинопродукции, от тотальной западнизации телевидения и до забирающихся аж в сельские клубы солдат Корпуса мира, гринписовцев и кришнаитов. Впрочем, как раз в этой области резуль­таты, пожалуй, скромнее всего, ибо жужжащий повсюду английский вызы­вает — в отличие от японцев — у росси­ян изжогу вместо желания его изучать, да и ренессанс коммунистов многим обя­зан этому беспардонному нахрапу. Од­нако же идеологические просчеты пока с лихвой компенсируются тем важней­шим обстоятельством, что все нынешнее подобие российского порядка, с трудом установившееся после катаклизмов 1991-1993 годов, почти целиком зави­сит от Запада — начиная от поддержки тех или иных борцов за власть до мани­пулирования поставками продовольст­вия, без которых нынешнее изобилие в магазинах в неделю рассеется как дым.

Так что слово «кризис» нашему слу­чаю никак не подходит. Нынешнее со­стояние России требует иных терминов. «Мягкая оккупация», «контролирующее присутствие Запада» — приятного мало, но все ближе к истине. Впрочем, самым точным остается, увы, наиболее уязвля­ющий национальное самолюбие термин «дипломатический разгром».

Всякий кризис есть внутренняя про­блема свободной страны. Все аспекты этой проблемы контролируются ее пра­вительством, обсуждаются ее обществом. Решения по выходу из кризиса прини­маются и выполняются также внутри страны, международные организации могут лишь советовать, помогать специалистами, кредитами, субсидиями — не более того.

Состояние же побежденной страны надолго становится заботой победителей, поскольку теперь уже им приходится оп­ределять пути и пределы ее преобразова­ний. При этом, естественно, победители исходят из своих интересов. Как прави­ло, они стараются, с одной стороны, пре­вратить побежденного в стратегического и экономически выгодного партнера, а с другой стороны, исключить саму возмож­ность восстановления его довоенной мощи. Так поступали американцы в отношении Японии и Западной Германии, так посту­пал Советский Союз в отношении Восточ­ной Германии, Польши, Венгрии и т. д. А до того так поступали все победители в войнах со времен зарождения государств, и это всегда было нормой.

Говорю об этом опять же не для раз­жигания антизападных настроений, а для констатации: в современных условиях суждения даже крупнейших наших уче­ных о национальных интересах России, о концепции ее безопасности, о выборе исторического пути и прочих материях в том же духе суть упражнение умов, не более. Российским правителям они не­интересны, а если кому и нужны, то все тому же Западу в лице его различных фондов, обожающих заказывать нашим специалистам соответствующие исследо­вания. Но цель этих заказов — прозон­дировать настроения российских интеллектуалов и политиков, а вовсе не вер­нуть России довоенный статус.

Впрочем, не бывает худа без добра. Если исследование не оплачено прави­тельством, тогда оно не обслуживает его ин­тересы и может вестись в режиме сво­бодного поиска идей. Западу же важно ныне все, что русские думают о судьбах своей страны, включая самые завираль­ные выдумки и неосуществимые мечта­ния. А мы так, глядь, и набредем на что-нибудь стоящее.

Поэтому воспользуемся случаем и обсудим наши национальные интересы в вытекающих из состояния разгрома двух «неудобных» аспектах — принци­пиально различающихся между собой, но равно неприятных и нынешнему Кремлю, и «большой семерке».

Первый: представления Запада об интересах России, реализации которых служат все формы и методы его контро­ля над нашей страной.

Второй: собственные интересы Рос­сии, могущие проявиться только после выхода из-под контроля Запада.

 

Представления Запада…

Собственно, их представления о на­ших национальных интересах ни в ка­кой разработке не нуждаются, посколь­ку давно имеют ясное выражение в под­держке определенных действий россий­ского руководства, в работе с банковски­ми и промышленными структурами, в контактах с министерствами и ведомства­ми, в связях с нашими партиями и дви­жениями. Эти же концепции реализуют­ся в сотрудничестве Запада с бывшими советскими республиками по периметру России и со странами бывшего Варшав­ского Договора. Сформулировать пред­ставления Запада об интересах России можно, например, следующим образом:

“Границы России лежат в пределах советской РСФСР, их контуры могут корректироваться, но только в сторо­ну уменьшения”. Приветствовались бы, к примеру, возврат Японии Курильс­ких островов и части Сахалина, переда­ча Эстонии и Латвии сопредельных территорий, на которые они претендуют, со временем также возврат Германии Калининградской области. Не вызывают возражений передача Китаю земель вдоль Амура, заселение российского Дальнего Востока китайцами. Однако резко критикуются идеи о слиянии сла­вянских государств под эгидой России, о возвращении Крыма, о переходе к России казачьих земель и присоедине­нии русскоязычных сопредельных регионов — даже на основе референдумов.

“Государственное устройство России – президентская республика с разделени­ем властей, федерация с тенденцией к распаду, многопартийность, регулярные выборы”. При этом Запад не смущает концентрация в руках президента поис­тине монаршей, абсолютно бесконтроль­ной власти, как не смущает превраще­ние парламента в объект насмешек и удоб­ный громоотвод для монарха. Поддержи­вается право Центра проводить карательные операции в непокорных субъектах федерации, вплоть до уничтожения городов, сел и тысяч мирных жителей. Аб­сурдное множество партий, регулярные подтасовки и подкуп на выборах не заме­чаются либо относятся к российской спе­цифике, без которой «эта страна» сущес­твовать не может. Испытанный в третьем мире критерий — «имярек мерзавец, ко­нечно, но это наш мерзавец».

«Всемерно поддерживается и разви­вается демократия. Ее главное средст­во — свобода слова, мнений и убежде­ний, ее главная цель — соблюдение прав человека”. Этот тезис табуирован наибо­лее жестко, его нельзя даже обсуждать, нарушитель автоматически зачисляется в стан коммунистов, то есть врагов России и всего прогрессивного человечества. При этом игнорируется все, что в российских реальностях противоречит этому идеоло­гическому заклинанию. Например, отсут­ствие среднего класса и гражданского общества, глубокие традиции пренебре­жения законом, массовое безбожие, бо­лезненные национализмы меньшинств, укорененная и мощная плановость, фе­номенальная преступность и т. д. Не при­дается никакого значения тому, что сво­бода слова обернулась разгулом непри­стойности, а на оппозиционную печать и критику просто не обращают внимания. Не смущает и то, что во всей России на деле никому не обеспечено самое элемен­тарное из прав человека — право на жизнь, не обеспечено даже возмездие отнявшему эту жизнь. Наконец, не обра­щается внимания и на то, что в народной лексике слово «демократ» по негативно­му заряду давно обогнало слова «комму­нист», «бандит», «ворюга», «фашист» и даже, пожалуй, «интеллигент».

«Никакого особого российского пути не существует. Усилия государства и общества следует сосредоточить на экономических реформах и упрочении существующего режима, а во внешнепо­литическом плане — на поисках нового места в мировом сообществе, адекват­ного возможностям страны”. Попытки выйти за указанные рамки объявляются атавизмами имперского самосознания и, мягко говоря, не приветствуются. Воз­можности страны (военные, промышлен­ные, финансовые, союзнические и пр.) подразумеваются только в пределах, до которых ей будет позволено развиться в обозримом будущем.

«Экономика России должна как мож­но скорее интегрироваться в общеми­ровое экономическое пространство”. При этом не обсуждается тот фундамен­тальный факт, что без серьезнейшей и всесторонней модернизации, которая пот­ребует колоссальных средств и масштаб­ной переподготовки кадров, без огромно­го труда всей нации и многих лет рекон­струкции экономика России может влить­ся в мировую только в качестве источни­ка сырья, энергоресурсов, дешевой рабо­чей силы, а также «восточной промзоны» для размещения грязных, опасных и энер­гоемких производств. Подчеркиваю — факт не игнорируется, он очевиден и учи­тывается во всех раскладах, он просто не обсуждается как давно решенное дело. Собственно, такая интеграция уже идет, причем полным ходом.

“Вооруженные силы необходимы Рос­сии на уровне минимальной достаточнос­ти”. Судя по нынешнему состоянию, этот уровень — полицейские акции внутри страны, да и с теми армия не может спра­виться. Говорить о ее способности к от­ражению агрессии не приходится. Впро­чем, в «западной» концепции националь­ной безопасности России угроза нападе­ния извне вообще не предусматривается. Ни с какой стороны. Враг России угро­жает только изнутри, и этот враг — ре­цидив коммунизма. Его носители — коммунисты во главе с Зюгановым.

“Экспансия противопоказана России в любых формах, а в каких-то должна быть навеки исключена”. Не может быть и речи, в частности, о восстановлении военного блока стран Восточной Евро­пы, радикальным средством против чего считается их вхождение в военный блок Запада. Хотя важны и другие факторы: плачевное состояние военной промышлен­ности и вооруженных сил, хронические внутренние конфликты, деградация ли­деров и системы. Делается и будет де­латься все, чтобы не допустить восста­новления прежнего влияния Москвы в республиках бывшего СССР, прежде всего в наиболее крупной из них – Украине. Сама собою стала невозмож­на на все обозримое будущее экономи­ческая экспансия России — кроме не­которых смежных с нею зон, не пред­ставляющих интереса для более сильных стран. Известные хлопоты пока достав­ляет экспансия российской преступнос­ти, однако она уже ограничивается ру­тинными таможенными и полицейски­ми средствами, скоро будет сведена до минимума. Была угроза стихийного на­плыва мигрантов из России, но и она своевременно пресечена ужесточениями в западном законодательстве и сокраще­ниями квот — русские должны варить­ся в собственном соку. Единственная проблема, которая серьезно беспокоит Запад, но при этом остается нерешен­ной и все более нарастает, это угроза техногенных катастроф на территории России, способных вызвать глобальные катаклизмы. В этом направлении Запад может прийти к необходимости мер «прямого международного контроля», то есть фактической оккупации опасных объектов и прилегающих территорий.

“В сферах образования, культуры, науки, медицинской помощи и социаль­ных гарантий Россия должна полагать­ся на возможности своего бюджета. Но их организация, а в значительной сте­пени и содержание, должны строиться по западным моделям”. Этот тезис про­двинулся в осуществлении едва ли не быстрее и далее прочих, результаты оче­видны, и комментировать тут нечего. Ясно лишь, что дальнейшая реализация указанного «национального интереса» приведет к необратимым разрушениям именно того, что десятилетиями состав­ляло специфическую силу российского интеллекта и духа, было основой здо­ровья и долгожительства нации, давало непоколебимую уверенность в завтраш­нем дне. С другой стороны, среди бук­вально хлынувших в указанные сферы западных заимствований (лицеи, плат­ное высшее образование, коммерческое телевидение и кинематограф, поп-культура всех видов и родов, меценатство и коммерциализация науки, страховая медицина, пенсионные фонды и т. д. и т. п.) до сих пор невозможно назвать ни одного примера, когда дело пошло бы лучше прежнего. Наоборот, во всем об­наруживается лишь массовое постоянное ухудшение показателей. Причина же во­все не в том, что плохи сами по себе за­имствования. В своей среде они дают за­мечательные результаты и немало спо­собствовали победе Запада над Россией. Но для правильного действия они до­лжны иметь западную среду, субъектом их должен быть западный человеческий материал. Сложится ли у нас подобная среда? Когда возникнет массовый «правильный» европеец на угрюмых российских просторах? Возникнет ли вообще?

Всего лишь восемь, причем доволь­но грубо взятых «интересов». Можно их перечислить восемьдесят восемь, а мож­но и восемьсот восемьдесят – детали­зируя, множа примеры и доказательст­ва. Суть не изменится. А суть заключает­ся в том, что в нынешнем положении России не позволяется ставить перед собой, а тем более добиваться, каких-либо целей, не отвечающих объединен­ным национальным интересам ведущих западных стран.

 

…и его государственный эгоизм

При этом следует еще и еще раз под­черкнуть отсутствие у Запада какой-либо враждебности, а тем более злонамерен­ности в отношении России. Для этого просто уже нет оснований, поскольку нет страха перед «красным медведем», «им­перией зла», «Верхней Вольтой с раке­тами». В равной мере, полагаю, нет у Запада и особой корысти, в которой многие у нас его подозревают. (В конце концов, Россия не располагает никаким специфическим сырьем и не производит никаких особых видов продукции, кото­рые нельзя было бы с меньшими хлопо­тами и риском, а часто и более выгодно, закупить в других частях света. Также и по части нашей привлекательности для Запада как бездонного рынка для сбыта его товаров вижу сильное преувеличение. Небольшие колебания спроса в полуторамиллиардном Китае, даже в восьми­сотмиллионной Индии, значат для Запада в этом смысле гораздо больше, чем само существование нескольких десятков мил­лионов россиян, способных купить раз в месяц нечто на уровне пары джинсов. Основные же рынки для развитых стран – это другие развитые страны, именно там ку­ются их основные доходы.)

Нет больше страха, нет злобы, еще нет серьезной корысти. Но нет и бескорыстного желания помочь, поделиться деньгами и знаниями. Ибо аль­труизм возможен лишь в отношениях между людьми (многие западные люди приезжают к нам по собственной ини­циативе и действуют от себя именно как альтруисты). В отношениях же между государствами возможен только эгоизм. И если государства Запада поступают друг с другом, с Ираком, с Мексикой, с Рос­сией и другими странами именно так, как они поступают, то исключительно потому, что подобные действия отвеча­ют их государственным интересам. Дру­гих мотивов нет, и это правильно.

Азбуку сию, извините, полезно на­поминать себе регулярно, чтобы не поз­волить сбить себя с толку объятиями друга Билла с другом Борисом, почетным местом в Совете Безопаснос­ти ООН, обещаниями кредитов и стуль­чика в «большой» якобы «восьмерке», беспокойством англичан, французов и т. д. о судьбе российской демократии, вооб­ще всему на удивление дружному ша­манству политиков разных стран (у ко­торых, тоже не следует забывать, сущес­твуют ведь и личные интересы, не обя­зательно совпадающие с интересами их стран и народов).

И если мы согласны с этими очевид­ными истинами, то придется согласить­ся и с тем, что по собственному жела­нию Запад никогда Россию из-под кон­троля не выпустит. Как бы ни было хло­потно и дорогостояще «контролирующее присутствие», однако воскрешение сверхдержавы – да еще на новом витке, на рыночном фундаменте! – потребует усилий несказанно больших, а уж сто­ить может и всех накопленных богатств. Ведь даже в Германии, давно уж став­шей неотъемлемой частью западного мира, до недавних пор держали круп­ные контингенты войск — только ли в противовес советским? В Японии, индус­триальной сверхдержаве, до сих пор остаются мощные оккупационные базы -только ли для баланса с нашим полу­мертвым флотом? Дружба дружбой, и даже бизнес бизнесом, а так оно амери­канцам спокойнее…

Но означает ли это, что действую­щий сценарий «мягкой оккупации» Рос­сии — единственно возможный и разго­вор о собственных ее национальных интересах не имеет смысла? Думаю, что нет, не означает.

Во-первых, правительства Запада сами испытывают множество трудностей, в том числе финансовых и организаци­онных, их ресурсы не безграничны, дей­ствия не всегда согласованны. Поэтому далеко не всюду, где пытаются, они в состоянии осуществлять эффективный контроль поведения других народов. Собственно говоря, в желаемой мере это не удается нигде (Балканы и Ближний Восток — лишь самые красноречивые примеры), а во многих местах планеты это вызывает лишь яростное противодей­ствие, ненависть и новые проблемы (как в Ливии, Ираке, Иране).

Во-вторых, в России — с ее великой и самостоятельной историей, с ее про­странствами, с ее колоссальными явны­ми и подспудными возможностями, с ее непостижимой западному рассудку не­предсказуемостью, с ее подверженностью крупным страстям и чудовищным поро­кам, с ее наклонностью впадать в гран­диозные заблуждения — сохранение хоть какого-то контроля возможно лишь при согласии и споспешествовании российс­ких же правителей. Радикальная смена режима (или планов нынешней власти, что тоже не исключено) чревата опуска­нием по периметру страны очередного железного занавеса (есть на это полити­ческий опыт, целы кое-где и погранич­ные сооружения), чревата высылкой иностранцев, подавлением недовольных и укреплением позиций сложившихся — в том числе в национальных республи­ках — правящих элит, переводом эконо­мики на автаркические рельсы. После этого Западу останется лишь с тревогой вслушиваться, что там за интересы вы­зревают за занавесом, да пытаться раз­глядеть со спутников новые шахты для пуска ракет.

В-третьих (и это стало бы самым большим сюрпризом для мирового гос­подства Запада), Россия теоретически может совершить очередной прорыв в своей истории — если найдет в себе волю еще раз поставить перед народом долгож­данно масштабные цели и если сможет задействовать в новом проекте государ­ственного строительства лучший миро­вой опыт. Причем не только накоплен­ный другими державами, но и свой же собственный. Все остальное, необходи­мое для мощного прорыва, у России есть. И в этом случае все средства и способы западного контроля будут походя сбро­шены, как нитяные путы, которыми ли­липуты пытались привязать Гулливера к земле. С другой же стороны, не понадо­бятся и занавесы, ибо новый мировой ко­лосс может вырасти только на глазах у мира и во взаимодействии с ним, с Запа­дом в том числе. И уж, конечно, не пона­добится никаких ракет. Ядерная дубина нужна для компенсации слабости и со­бственных страхов. Великой же России если будет суждено завоевать мир, то сред­ством проверенным, надежным, безопас­ным: червонцем, способным перехватить у доллара роль мировых денег.

Это кажется невероятным? Более того, смешным? Что ж, полвека назад так же усмехались над жалкой возней разгромленных «бошей» и «япошек» в их развалинах. А страна «Иванов» цела, и недра все еще богатейшие в мире, и пожить как следует накопилась изряд­ная охота. Да и запрягаем так долго, что пора бы уж и в путь…

 

Допущения и цели

Поэтому дадим простор фантазии. Причем фантастическими будут лишь несколько допущений, все же остальное в наших рассуждениях строго обуслов­лено реальными возможностями, исто­рическим опытом самой России и дру­гих государств, а также потребностями населяющих российские земли народов и их окружения.

Итак, допущение первое. В силу ка­ких-то причин Запад теряет интерес или способность к контролю над Россией либо же очередная российская власть находит в себе мужество и патриотизм (а больше ничего и не понадобится), чтобы выйти из-под контроля Запада, не разрывая при этом с ним деловых, финансовых, политических, культурных и прочих сношений. Принимаются меры к иммунизации впредь руководства стра­ны от иностранных политических влия­ний (возможно, достаточно будет повы­сить пределы досягаемости суда, усилить парламент и упростить процедуру импичмента, а с другой стороны, гаранти­ровать руководителям страны в случае отставки или окончания полномочий более обеспеченную и защищенную жизнь в России, чем где-либо за границей).

Допущение второе. Образовавшийся после краха КПСС идеологический ва­куум очищается от бессмысленного хла­ма типа «вперед к рынку» и «даешь де­мократию», накопившегося в период борьбы за власть. И целенаправленно, энергично, систематически заполняется новой идеологией, содержащей понятные массам, органические для России, желанные и достижимые цели.

Ясно, что такая идеология не может быть модификацией коммунизма — этот путь Россия прошла до конца, до упора в тупик, и на него никогда не вернется, какая бы партия ни оказалась у власти. Это следует хотя бы из того, что у нас более невозможна всеобщая вера в догматы равенства и братства, невозможна классовая борьба во имя диктатуры пролетариата, невозможны массовые репрессии во имя господства единой идеологии и т. д.

Но также ясно, что такая идеология не может быть провинциальной (а тем более колониальной) версией западной демократии, на этом направлении Россия топчется сейчас, теряя силы и время. Новая российская идеология не должна быть жестокой сказкой, как коммунизм, но и не может быть индивидуалистична, либеральна и прагматична в той мере, какая необходима для сколько-нибудь успешно­го действия западной демократии. Впро­чем, что рассуждать, какая она должна или не должна быть. Все зависит от зада­чи, которую сумеют поставить перед об­ществом новые лидеры.

И если задача эта будет отвечать под­линным, освобожденным от чужих вли­яний национальным интересам России, тогда и станет вполне возможным «рос­сийское чудо», которое — в духе наших традиций — наверняка оставит позади все другие известные в международной жизни чудеса последнего полувека.

А свободные интересы формулиру­ются иначе, нежели подконтрольные. Ибо меняется точка отсчета. Во главу угла приходится ставить не взгляды той или иной группы политиков, не пот­ребности того или иного социального слоя, даже не цены мирового рынка на то или иное сырье. Как ключевую по­зицию, как базовую потребность всего расхристанного ныне нашего сообщес­тва мы будем обязаны принять сохра­нение, укрепление и всемерное разви­тие унаследованной от предков циви­лизации особого типа — славяно-тюркской в этнической массе, евроазиатской в истоках культуры, поликонфессиональной в традиции (с сильной пра­вославной доминантой), выстроенной на основе русской экспансии (порой неотделимой от миссионерства), со­здавшей усилиями сотни народов рос­сийскую государственность. Выража­ясь короче, все мы россияне. Перед Богом и Историей. А уж ниже, «по жизни», делимся на русских, бурятов, татар, белорусов, узбеков, киргизов, украинцев, чеченцев, казахов и прочая, и прочая (и чем дробнее делимся, кста­ти, тем паршивее становится эта «су­веренная» жизнь, тем больше крови и меньше хлеба)…

Так вот, если исходить из этой базо­вой потребности, то сформулировать подлинно национальные цели и задачи России можно, к примеру, так:

Целью российского общества явля­ется строительство сильного правово­го государства, имеющего всесторонне развитую динамичную экономику и эффективную политическую систему, способного защитить права и свободы граждан и обеспечить их реализацию на практике. Исторической задачей российского государства является со­хранение генофонда, свободное разви­тие населяющих его народов, их язы­ков, национальных культур, а также укрепление российской цивилизации и обеспечение ей достойного места в ми­ровом сообществе.

Звучит, конечно, несколько декла­ративно, а по нынешнему плачевному положению общества чуть ли не издевательски. Ведь и сегодня власть охотно провозглашает большинство сих пози­ций, и в СССР деклараций на схожие темы было достаточно. Вся штука в том, что великие идеологические цели требу­ют для своего достижения соответству­ющих материальных возможностей. А их даже мощный Советский Союз не сумел наработать, куда тут остаточной, третьераз­рядной РФ!

Поэтому оставим на время в покое великие цели и поговорим о создании предпосылок. Как всякое серьезное стро­ительство, оно может идти лишь в стро­гой последовательности (фундамент, сте­ны, перекрытия и т. д.) и состоит из впол­не определенных этапов, ни один из ко­торых обойден не может быть.

 

Оживление экономики

Прежде чем говорить о какой-либо миссии, Россия должна привести нако­нец в работоспособное состояние свое наличное хозяйство. Если власти зада­дутся этой целью, им придется выстро­ить в очередь следующие задачи:

– восстановление промышленности и сельского хозяйства страны,

– оздоровление финансовой системы,

– укрепление исполнительной власти.

Это не может быть очередная пере­стройка или новый приступ кампании реформ. Что реформировано, то рефор­мировано, что не успелось — пусть ра­ботает как есть. А все вместе должно приспосабливаться к требованиям пери­ода восстановления, который всегда и в любой стране рассматривается как чрез­вычайный период в ее истории и предполагает чрезвычайные же меры, а не поиски и не эксперименты. Итак:

Производство. Главное требование — чтобы скорее заработали все наличные заводы и фабрики страны, восстанови­лись заглохшие связи между производ­ствами, село накормило наконец себя и город. Что, легко сказать? Но сделать не труднее, чем пришлось в свое время японцам и немцам, у которых все хо­зяйство, и даже большая часть жилья, лежало в руинах. Наша промышлен­ность цела, города не разрушены, зем­ля же не только никуда не девалась, но за годы запустения изрядно восстанови­ла плодородие.

Более того, в России после распада СССР осталось свыше 70 процентов про­изводственно-технического потенциала державы, примерно столько же пашни, ферм и прочих основных фондов агрокомплекса, а населения — только чуть больше половины. Одно это способно было в полтора раза поднять производ­ство, а стало быть, и потребление на душу населения в сравнении с советс­ким уровнем (для большинства, напом­ню, много превышавшим нынешний). Другое обстоятельство — резко снизи­лась численность армии, нет больше бремени непомерных военных расходов (Чечня не в счет, ее невозможно даже сравнить с содержанием в Европе целых армий, с боевыми дежурствами флотов и эскадрилий, с изготовлением вхолос­тую десятков тысяч танков и ракет). И это как минимум вдвое должно было поднять долю средств, направляемую на потребление. То есть россияне без ре­форм могли бы сейчас жить втрое луч­ше, чем жили в СССР! А живут втрое хуже, и прежде всего потому, что ре­формы свелись к переделу собственнос­ти, к приспособлению всей экономики к нуждам и требованиям Запада. Теперь ее следует срочно переприспосабливать к собственным нуждам, наплевав на любые другие соображения.

Пустить станок нетрудно — только кнопку нажать. Сложнее убедить вер­нуться к станку бывшего токаря (ныне «челнока»), обеспечить его инструмен­том и заготовками, решить, какие дета­ли следует ему точить и куда они пойдут. Те же немцы в нашей ситуации пер­вым делом провели бы всеобщую инвен­таризацию наличных производственных мощностей, расписали бы перечень на­сущных потребностей хозяйства, кото­рые можно удовлетворить их продук­цией, рассчитали бы потребные ресур­сы (рутинная работа, с которой, кстати, неплохо справлялся многократно про­клятый Госплан) — и за дело.

Разумеется, практически все, что можно будет по этой схеме произвести — от аэробусов до дамских трусиков, — на Западе не купят. Но там бы не купи­ли у нас и суперкачество, ибо свое не знают куда деть. Нам же следует произ­водить не то, за что заплатят доллары (для экспорта хватило бы нефти), а то, за что охотно заплатят рубли, — това­ры для внутреннего употребления. Мя­сорубку не обязательно везти из Фран­ции, а керосиновую лампу с Тайваня. Даже электрические лампочки не обя­зательно покупать у Siemens, советс­кие тоже светили неплохо. За границей следовало бы закупать только то, что пока невозможно произвести дома, а главным образом – «заводы заводов», с помощью которых можно в сравнительно короткие сроки произвести массовую замену устаревшего оборудования и начать самим выпускать товары приличного качества.

Если не устраивать новых переделов собственности и ничего ни у кого не от­бирать, а, напротив, гарантировать ны­нешним собственникам их имуществен­ные права и право на доходы, то вот куда — в оживление и реконструкцию отечественного производства — вернут­ся из-за границы сотни миллиардов дол­ларов, накопленных «новыми русски­ми». Вернутся, никуда не денутся, ибо нигде в мире не будет возможна такая колоссальная прибыльность инвестиций, как в России периода восстановления.

Еще надежнее сработает село. Но при условии целого комплекса защитных мер, потому что в наших условиях очень не скоро оно сравняется с западным по за­тратам энергии на единицу продукции. А без этого сегодня никакой производи­тель в России — ни фермер, ни колхоз­ник, ни частник с приусадебным участ­ком — не выдержит открытую конкуренцию с западным производителем. Поэто­му стоит потратить лишку на горючее, электроэнергию и машины для нашего крестьянина, но обеспечить ему осмыс­ленное занятие и приличный заработок, дать ему покупательную способность и человеческую жизнь. А взамен получить от него собственную продовольственную базу. И независимость, необходимую для решения всех дальнейших задач.

Финансы. Из самых продуманных планов при нынешнем состоянии финан­совой системы государства не выйдет ровно ничего. И дело не в инфляции, не в бюджетном дефиците. Причина хвори — чужая валюта, доллар, проникший ви­русом во все закоулки государственно­го организма и всюду диктующий, как кому следует поступать. Надо было очень хотеть оказаться под управлени­ем извне, чтобы наводнить свою страну чужими деньгами. Хотя и от наших купюр население не шарахается, особенно в ближнем зарубежье. Но подлинный рубль — со звонкими копейками, «обеспеченный всем достоянием», имеющий законную монополию на хождение в своей стране,  – это нечто совершенно иное, нежели одна полуторатысячная (!) часть троллейбус­ного талончика. И дело тут не в номи­нале. Японцы с итальянцами привыкли к своим гирляндам нулей и не стали сокращать их, даже остановив инфля­цию. Дело в сознательном подчинении русского рубля валюте другого государ­ства, а с нею и финансовой политике, и планам развития, и стратегии этого го­сударства.

И если б только зависимость. Мо­жет, люди нам добра хотят, неразумным. Но чужая и более прочная валюта в стра­не есть не средство укрепления эконо­мики этой страны, а средство ее ограб­ления — это аксиома мировой экономики. Механизм работает в нашем случае сле­дующим образом.

В Россию последние годы ввозится по нескольку миллионов американских долларов в день. Понятно, в обмен на поставки каких-то партий сырья на Запад. И «твердые» эти чужие деньги лишь потому, что каждый доллар может быть по идее в любой момент предъявлен Америке для обмена на ее товар. Но с нашими долларами этого не происходит: товарообмен с США, как известно, у России невелик, и уж намного меньше ввозимых сумм. Что же происходит с «российскими» долларами?

Некоторая часть этой массы выхо­дит за границу (с туристами, команди­рованными, «челноками», перечислени­ем от фирм) и покрывается товаром в Европе и Азии. И лишь часть этой час­ти попадает в Штаты в «рабочем режи­ме», когда американец возвращает рос­сиянину товар либо услугу. Но ведь на­шей поставкой (нефти, никеля и т. п.) была покрыта вся партия долларов! Где остальное?

Остальное делится на две доли. Одна возвращается на счета западных банков, но уже в качестве собственности россий­ских предпринимателей, и на Россию не работает. Работает на тот же Запад. Дру­гая доля остается во внутреннем употреб­лении россиян (под матрацами обывате­лей, в воровских общаках, в оборотах ларечников и сейфах коммерческих бан­ков) и сжигается внутрироссийской дол­ларовой инфляцией, по темпам в несколь­ко раз обгоняющей среднемировую. Весь свой бумажный век эти купюры прово­дят в России, заменяя в обращении рубль, пока не придут в ветхость и будут вывезены в США для уничтожения.

И если, скажем, половина долларов, полученных за танкер с нефтью, так и остается не покрытой товарами, значит, нефть куплена у нас за полцены.

Я уже не говорю о том, что инвалют­ные счета российских чиновников и по­литиков в зарубежных банках — безот­казное средство управления их поведе­нием. Не говорю и о том, что тонкие ма­нипуляции поставками партий валюты, курсами на иностранных биржах, обме­нами купюр и т. п., позволяют скрытно, но весьма эффективно управлять извне экономическими и даже социальными механизмами страны. И уж совсем беззащитна оказывается Россия перед мас­совыми вбросами фальшивой валюты — хватай тогда ее добро вовсе даром, ниче­го никому за это не будет.

Восстановление экономики и свобод­ное хождение чужой валюты есть вещи несовместные. Поэтому первым шагом в оздоровлении финансов должен стать у нас (как в двадцатые годы) категори­ческий запрет наличного оборота и хра­нения на руках долларов, марок, фун­тов и прочих иностранных денег. Вся инвалюта вынимается из-под матрацев, сдается в банки и зачисляется на лич­ные счета. Но это, ясно, никоим обра­зом не должно превратиться в конфиcкацию. Вы остаетесь собственником сво­их накоплений, вот только снять со сче­та сможете уже не доллары, а новые «твердые» деньги России (в двадцатые годы они назывались червонцами), стопроцентно обеспеченные как валю­той, сданной вами в числе прочего насе­ления, так и запасами государства — ва­лютным и золотым. Червонец не заме­няет и не вытесняет рубль, а ходит с ним параллельно. Червонец можно будет так же свободно купить за рубли по курсу, как доллар сейчас, можно хранить опять под матрацем, а можно взять с собой за границу, где его охотно обменяет на мес­тную валюту банк. Тогда червонец бу­дет (опять же как доллар сейчас) боль­ше средством накопления и инвестиро­вания, чем текущих расчетов. Рублями выдают зарплату, пенсию, стипендию, поэтому рубль инфляционирует, отра­жая состояние экономики и бюджета. Червонец жестко привязан к мировым деньгам или золоту, участвует в бирже­вых котировках Запада и не зависит от внутренних передряг.

Да, на весь период восстановления России придется иметь двойную денеж­ную систему — особые деньги для теку­щих внутренних взаиморасчетов и выплат (рубль) и особые для внешней торговли и накоплений (червонец). Но она и сей­час двойная, только «внешнюю» часть системы контролируют другие правитель­ства. А так обе части будут собственны­ми. И это единственный способ поста­вить заслон расхищению ресурсов страны отечественным и иностранным ворьем, взять под собственный контроль вос­становление хозяйства, самим определять условия выхода на мировые рынки.

Управление. И опять же из самых остроумных проектов восстановления экономики и финансов выйдет пшик, если государственная машина останется в нынешнем расхлябанном состоянии. Ничего не будет сделано, как требуется, если российский чиновник любого уров­ня будет по-прежнему рассматривать свое место лишь как вотчину, данную ему в кормление, по-прежнему не бу­дет ни за что отвечать, включая собствен­ный саботаж. Если где и необходимы настоящие реформы, причем по запад­ным образцам, то именно в сфере ис­полнительности и ответственности госу­дарственных служащих.

Эта сфера никак не зависит от поли­тического строя. И при демократии, и при диктатуре, и при монархии любое звено государственного аппарата долж­но срабатывать четко, быстро, согласно закону, ведомственной инструкции и приказам начальства. Больше от аппа­рата ничего не нужно. Но и на меньшее согласиться — значит провалить всю работу. Басни о неодолимой косности наше­го аппарата, о беспросветных вековых традициях российского чиновничества и т. п., сочиняются и распускаются са­мим аппаратом, не желающим никаких перемен. Привести аппарат в требуемое состояние можно очень быстро. Но пот­ребуются весьма решительные, жесткие, в чем-то даже жестокие меры высшего уровня власти.

Испытанный способ — кнут и пря­ник. С одной стороны, следует узако­нить перечень официальных льгот, при­вилегий, премий и гарантий для госу­дарственных служащих и их семей, ус­тановить настолько высокие и твердые тарифы их вознаграждения, чтобы любое место “государевой службы” стало объектом жестокой конкуренции для соответствующих категорий людей. С другой же стороны, следует фиксировать общие суммы, выделяемые из бюджета на госаппарат (чтобы не увеличивать нынешние затраты), сократить его шта­ты и упорядочить структуру, разрабо­тать систему санкций за ненадлежащее исполнение обязанностей. Пользуясь сокращениями, безжалостно вычищать лишних. Законодательно усилить нака­зания за взяточничество и злоупотребле­ние служебным положением. В среде чи­новничества можно и нужно создать мощ­ные стимулы для добросовестной карь­еры, но в то же время держать над каж­дым столоначальником дамоклов меч увольнения и неминуемой кары за отступ­ление от буквы закона. Это как раз та обстановка, в которой действует государ­ственный аппарат наиболее демократи­ческих и развитых стран Запада.

Начинать приведение в порядок ап­парата стоит с его репрессивной части – суда, прокуратуры, служб безопаснос­ти, милиции, органов следствия. Этим должен заняться достаточно высокопос­тавленный и легитимный орган государ­ства (скажем, Верховный Суд или Со­вет Федерации). Зато уж, пройдя через чистилище сами, эти ребята с удвоенной энергией возьмутся за остальные части аппарата по всей стране. Власти останется только следить, чтобы они, усердствуя, не очень перегибали палку.

Так могут быть созданы (причем без всякой помощи со стороны) три глав­ные предпосылки к восстановлению страны: твердые деньги, эффективное управление, работоспособное производ­ство. Все остальное у России есть. Есть все необходимые природные ресурсы, источники энергии, базовые производ­ства, транспортная сеть, жилье, квали­фицированная рабочая сила, система подготовки и переподготовки кадров, научный потенциал, колоссальный и ненасыщенный внутренний рынок, боль­шие возможности экспорта, неограни­ченный выбор импорта, относительно (пока) спокойные границы, а главное — уставшее от экспериментов, истосковав­шееся по нормальной жизни население.

 

Репатриация

Годы восстановительного труда не могут быть заняты только хозяйствен­ными заботами. По мере улучшения жизни все явственнее будет вопрос: что дальше? Ну, освободились от опеки, ну, зажили собственным умом и своим тру­дом, оделись-обулись, бандитов придавили, перестали бояться болезней и ста­рости, детей нормально учим, культура ожила и в рост пошла. Хорошо. А даль­ше-то что?

Кажется, вот оно, время поставить грандиозную цель, мобилизоваться, за­сучить рукава и…

Нет, рано. Потому что к этому мо­менту (при условии, что все пройдет успешно и Россия выстроит прочный фундамент для дальнейших перемен) перед обществом во весь рост встанет проблема зарубежных русских.

То есть она и сегодня вполне сущес­твует, но вот на историческую родину русские рвутся только из тех мест, где совсем уж худое житье, и притом стре­ляют: из Таджикистана, Абхазии, Чеч­ни… Причины прежде всего экономи­ческие, ибо в России зарубежных русских не ждут рабочие места, для них нет жилья и нет никаких перспектив. Есть и социальные причины: люди не хотят терять статус более квалифицированной, “белой” части местных сообществ, не хотят становиться гражданами второго сорта в сравнении с коренными русски­ми, менять образ жизни с городского на сельский и т. д.

По мере же восстановления России будут происходить одновременно два очень важных в этом смысле процесса. С одной стороны, неизбежный для та­ких периодов промышленный и строи­тельный бум скоро создаст потребность в дополнительной рабочей силе и разо­вьет рынок жилья. С другой стороны, политически стабильная Россия, имею­щая твердую валюту, действенную сис­тему образования и медицинского обслу­живания, развитую собственную куль­туру и при этом достаточно открытая миру, станет привлекательным местом для огромных масс обитателей третьего мира, которым в их странах подобные условия только снятся. Миллионы по­тенциальных иммигрантов, прежде все­го из азиатских стран, толкущиеся се­годня перед закрытыми для них дверя­ми Запада, переключат свой интерес на Россию. И она окажется перед очеред­ным историческим выбором. Один возможный путь — распах­нуть, как Америка в свое время, двери перед человечеством и провозгласить: «Придите, страждущие всего мира, и аз упокою вы!» Конечно, на деле может быть впущен далеко не всякий, может проводиться строгий отбор по здоровью, возрасту, квалификации и т. д. И все же поскольку Россия интересует пока только уж очень нуждающихся и отста­лых, их наплыв приведет к слишком сильным изменениям состава нынешне­го населения, к появлению резко отличных общин с их специфическими пот­ребностями, к чуждым культурным вли­яниям, к непредсказуемым проблемам во внутренней и внешней политике. Но главное, в условиях уменьшения числен­ности коренного населения, имеющего место сейчас, накат многомиллионной массы чужеродного элемента будет вос­принят как угроза существованию рус­ского и других внедренных в него наро­дов. Причем угроза эта, если не принять специальных мер, может реализоваться очень быстро. Более того, именно в этом тревожном направлении движется ны­нешняя Россия, стихийно заселяемая кавказцами, тюрками, персами и китай­цами, не имеющая ни сил, ни средств, ни воли, чтобы как-то регулировать этот процесс (а уж о предотвращении и речи быть не может!).

Другой путь — объявить, как сде­лал Израиль, Россию обетованной зем­лей всех русских, других славян, других православных и вообще «рус­скоязычных», а уж затем принять государственную программу поддержки репатриации, сде­лать ставку на удовлетворение потреб­ностей растущей экономики и крепну­щего государства исключительно за счет репатриантов, ими же заселять восста­навливаемые и вновь осваиваемые рай­оны страны. Этот процесс, будучи пу­щен, в несколько лет откачает из быв­ших советских республик 25 миллионов оставшихся там несчастных «колониза­торов». Да еще неизвестное, но заведо­мо большое число аборигенов, воспитан­ных в СССР на русском языке и куль­туре и не желающих прозябать в ску­дости национальных суверенитетов. И только так можно будет быстро остано­вить нынешний спад численности, а затем и добиться роста населения российского государства.

30 миллионов репатриантов за 5 лет — вполне реальная цифра. И это не так уж много. Даже столь масштабная, крупней­шая в истории страны репатриация даст прирост российского населения всего в 4 процента ежегодно. Зато само по себе та­кое увеличение числа рабочих рук вызо­вет экстенсивный рост производства, по нормативам советского времени, на 6-8 процентов в год (притом, что рабочие мес­та для них готовы уже сегодня — тысячи сел пустуют, тысячи предприятий проста­ивают).

Однако есть и у этого процесса свои минусы. Во-первых, он «однократен». Когда основная масса репатриантов бу­дет устроена, экстенсивный рост эконо­мики за счет роста числа рабочих рук прекратится. Для сохранения темпов придется срочно искать другое средство. Во-вторых, очень трудно будет удер­жать переселенцев, в массе своей квалифицированных горожан, на сельских и других работах, не требующих их квалификации. Получив российское граж­данство, они «перетекут» в другие от­расли и регионы, где смогут зарабаты­вать больше и жить лучше. И будут со­вершенно правы. Но разогретая эконо­мика будет нуждаться в притоке все но­вых и новых рабочих рук…

Можно, конечно, надеяться, что ны­нешняя демографическая ситуация ка­ким-то чудом вдруг сама улучшится. Но, во-первых, ООН в своих демографичес­ких прогнозах прямо говорит, что насе­ление России будет уменьшаться до се­редины будущего тысячелетия, причем в наибольшей степени сократится рус­ская нация. Ясно, что только достаточ­но массовая, организованная репатриа­ция сможет изменить эту перспективу. А во-вторых, одновременно будет уси­ливаться неслабый уже и сегодня напор нелегального проникновения иностран­цев в Россию. По данным ФСБ в 1995 году в Москве число незарегистрирован­ных китайцев превысило 50 тысяч, на просторах Сибири перевалило за мил­лион. Никто не знает, как создать не­проницаемый барьер на границе в четы­ре с половиной тысячи километров со страной, население которой приближа­ется к полуторамиллиардной отметке. И можно ли вообще это сделать…

Так что если пытаться все-таки сохра­нить от вымирания русский народ, создать ему условия для расширенного воспроиз­водства, то сделать это можно лишь в ус­ловиях нормального развития собствен­ной экономики страны. А сохранять и поддерживать после возвращения репат­риантов достигнутые темпы роста эконо­мики можно, лишь открыв двери иммиг­рантам с Юга и Востока. Но при этом следует жестко контролировать и регули­ровать иммиграцию, добиваясь скорейше­го превращения переселенцев в полно­ценных, патриотичных граждан России.

И к этому ответственнейшему шагу придется основательно готовиться. Ибо это будет тот самый момент, когда про­блемы национальных интересов переста­нут быть схоластикой и упражнениями для специалистов. Все российское об­щество будет тогда готово к их обсуждению. Более того, оно будет нуждаться в таком обсуждении. России, чтобы двигаться дальше без риска потерять самое себя, придется сформировать в общественном сознании и законоуложениях ясную концепцию будущего страны, ее облика и границ, ее нового места в мире. А в основу всего непременно ляжет историческая миссия державы, без ощуще­ния которой Россия действовать просто не может.

 

Национальный вопрос

Русский этнос, его язык и культура были средством создания Российской империи, а затем СССР, на их основе происходило развитие этих сообществ, они же определили нынешний облик, ориентиры и обозримое будущее госу­дарств, образовавшихся из обломков’ Советского Союза. Русский этнос состав­ляет четыре пятых в урезанной России. Очевидно, что если русскоязычной ци­вилизации суждено окрепнуть и выйти на просторах Евразии в новое качество, то в этом процессе русским уготована та же социальная функция, какую в ста­новлении Америки исполняли выходцы с Британских островов.

Среди хлынувших в Новый Свет ев­ропейских народов именно англосаксы взяли на себя организацию общественной жизни, выработку новых норм поведения и морали. Освобождаясь от контроля Британской империи, суверенные штаты сохраняли английский в качестве языка межнационального и межгосударственно­го общения на Североамериканском кон­тиненте, а в их федерации продолжала гос­подствовать этика протестантизма, отра­зившаяся даже в Билле о правах.

Спустя два с половиной века резуль­тат налицо: сильнейшая в мире эконо­мика, устойчивая и продолжающая раз­виваться держава, сотни наций в ее со­ставе, свобода в использовании гражда­нами любых языков, отправлении обря­дов, развитии национальных культур. Но по сей день лишь английский остается государственным языком, в аппарате го­сударства большинство составляют англо­саксы (по мере приближения к ключе­вым структурам их процент еще нарас­тает), а президентами страны избирались (и, видимо, будут избираться впредь) только WASP – White Anglo-Saxon Protestant. Редкость и характер исключений (Джон Кеннеди был католик, но при этом представитель старого англосаксонского мощного клана) лишь подтверждают фундаментальный для США характер этой политической традиции.

При конституированном равенстве прав и возможностей всех национальнос­тей и всех рас у американской нации в целом хватает здравомыслия признавать в качестве неписаной заповеди «разде­ление труда» по национально-культур­ному признаку. Причем это относится не только к сфере власти и управления. Торговлей овощами, фруктами и зеленью, скажем, в массе занимаются ко­рейцы, а торговлей радиоэлектроникой и фотопринадлежностями индийцы, и это не вызывает социальных бурь. Боль­шая часть банков издавна контролиру­ется еврейскими кланами, в сфере орга­низованной преступности господствуют выходцы из Италии и Латинской Аме­рики, а вот суды, прокуратура, поли­ция и спецслужбы комплектуются по большей части опять же англосаксами.

Конечно, это не результат каких-то специальных договоренностей, а тем более законодательных норм. Работает то обстоятельство, что конкурентную борьбу люди выигрывают не только бла­годаря физическим или умственным дан­ным. Не меньше, если не больше, зна­чат родственные связи, национальные традиции в отношении к образованию, труду и закону. Огромную роль играют клановая взаимоподдержка, принципы наследования, корпоративность. Успе­хи (как и неудачи) закрепляются от поколения к поколению. И хотя всякие рассуждения об особенностях разных национальностей в США квалифициру­ются как проявления расизма, на деле американское общество достигло нынеш­ней мощи и сохраняет устойчивость не в последнюю очередь благодаря «этни­ческому» разделению функций.

Перед напором новых этносов корен­ные россияне смогут сохранить себя, удержать контроль над богатствами своей страны, цементировать новое со­общество и определять его культурный облик лишь в том случае, если забла­говременно примут меры по закрепле­нию за собой ключевых позиций. И это не шовинизм, а условие гармоничного развития обновляемой России, необходимое не только для русских и других коренных российских народов, но в том числе для самих трудовых иммигрантов.

Ведь есть на этот счет и негативный опыт (к сожалению, наш же). Бомба под Советский Союз, как известно, была подложена не внешними врагами, а са­модельным принципом национально-административного деления территорий, благодаря которому на этих территори­ях в два-три поколения сформировался особый тип национал-коммунистических элит. Обучаясь управлению в Москве, развивая культуру и экономику своих республик во многом за счет ресурсов России, республиканские национальные элиты становились все более недоволь­ны своей подконтрольностью Центру. А в удобный момент просто разорвали страну на куски. И во всех тяжелейших последствиях этого шага, в обрушившихся затем на население этих республик крайней нужде, страданиях, конфлик­тах, войнах виновны те, кто в 1922 году провозгласил злополучное и до сих пор не имеющее аналогов в конституциях других держав «право наций на само­определение вплоть до отделения».

Так что же, надо было «давить нацме­нов»? Боже упаси и сохрани! Достаточно было использовать опыт Российской империи, других многонациональных государств, научившихся к тому времени разумно сочетать возможности разных своих на­родов, балансировать их интересы, под­держивать национальное согласие в стране. Собственно, к тому времени уже были хорошо известны принципы, со­блюдение которых обеспечивает в лю­бой стране конкурентное равноправие наций и при этом не ставит под угрозу ее существование.

  1. Все народы имеют равный доступ к образованию, в том числе на родном языке. Но только свободное владение государственным языком открывает путь к высшему образованию, деловой и по­литической карьере.
  2. Все народы имеют право и воз­можность развивать свою национальную культуру. Но только включенность в общероссийскую цивилизацию открыва­ет для деятелей культуры путь к успеху и признанию во всей стране, а через нее и в мире,
  3. Все народы, имеющие историчес­кую территорию проживания, вправе сохранять и развивать на ней свои тра­диции, если они не причиняют ущерба соседям и не противоречат законам стра­ны. Но административные границы тер­риторий устанавливаются и изменяются верховной властью, исходя из интере­сов всего населения территорий, и не обязательно совладают с границами ком­пактного проживания народов.
  4. Все народы имеют равный доступ в сферу управления территориями и страной в целом. Но ни один не имеет преимуществ по национальному признаку, в том числе в районах компактного проживания.

Из этих принципов в Советском Со­юзе первые два выполнялись превосход­но, третий —, частично, четвертый не выполнялся совсем, А в Соединенных Штатах выполняются все четыре (судь­ба индейцев частный случай 3-го принци­па). Поэтому об СССР теперь приходит­ся говорить в прошедшем времени.

Достигнув на своем пути этапа пре­образования Империи в Союз, Россия должна была открыть путь во власть всем желающим и способным, без раз­версток по национальному признаку. Русским на несколько поколений хва­тило бы тех законных и естественных преимуществ, которые дает лучшее зна­ние русского языка на территориях, за­селенных большей частью ими же, а так­же на общегосударственном уровне. Тогда не могли бы возникнуть нынеш­ние проблемы Крыма, Приднестровья, Северного Казахстана, Восточной Укра­ины, Латвии. Еще более важно для го­сударства, что иными были бы общес­твенные ‘настроения в столицах практи­чески всех союзных республик (кроме Еревана и Тбилиси), где русскоязычные всегда преобладали.

Зато не менее чем в половине об­ластей и районов страны управление бы прочно держали в руках национальные кадры. Наиболее их активная и обра­зованная часть, повысившая к тому же квалификацию в системе центральной власти, на общегосударственном уров­не спокойно конкурировала бы с рус­скими, равно как и с представителями других народов. Но естественной бы считалась традиция, как в Америке, по которой страной руководит представи­тель самого многочисленного, культурообразующего народа. При этом вы­сшие структуры управления, как и представительные органы власти, хотя бы в силу статистических законов при­мерно отражали бы национальный со­став страны. Армия же и местные орга­ны власти отражали бы его практичес­ки точно.

То, что все было сделано по-друго­му, да еще самым неудачным образом, — историческая ошибка России, которую нельзя повторять. Создавать внутри многонациональной страны устойчивые, преемственные национал-политические элиты категорически недопустимо. Об­щины — пожалуйста, культурные авто­номии — сколько угодно, специализа­ция в отраслях хозяйства — всюду, где она эффективна. Но вводить националь­ный признак как условие власти одних людей над другими, как обоснование права контроля ресурсов и образа жиз­ни в ущерб правам других проживаю­щих здесь же народов — этого больше позволять нельзя.

И поэтому свидетельством готовнос­ти России к переходу в новое качество будет статус нынешних национальных автономий. Если все останется, как ус­троено сейчас, тогда можно забыть о развитии и доживать отпущенный исто­рией срок, судорожно гася Чечню, Та­тарию, Туву — где загорится. Если же статус субъектов федерации к тому времени во всех существенных позициях уравняется, если губернаторами будут избираться или назначаться, независимо от их нацио­нальности, опытнейшие и лояльные администраторы, если при этом они будут присягать на службу стране и нести ответственность за нарушение присяги, тогда, благословясь, можно начинать. И то осторожно.

В этом случае в демографической и социальной сфере начнут происходить важнейшие для будущего процессы.

Иммигранты, плохо знающие рус­ский язык, незнакомые с обычаями и культурой России, в первом поколении будут заполнять главным образом те социальные ниши и регионы, где эти знания не играют особой роли: ма­локвалифицированные массовые рабо­ты в сельском хозяйстве, рудники и шахты, строительство и прокладка до­рог в отдаленной местности, мелкая коммерция, сфера обслу­живания, поддержание чистоты и т. п. Поскольку труд их дешев, коренные россияне, занятые сейчас в этих низо­вых сегментах экономики, будут вытес­няться в верхние сегменты — в расши­ряющиеся структуры крепнущего госу­дарства, которые требуют врожденной, так сказать, лояльности, владения рус­ским языком, более высокой квалифи­кации и образования. Ясно, что именно коренные должны будут в этот период пополнять собою армию, милицию, все уровни аппарата управления.

По мере нарастания потока иммигран­тов коренные россияне (а в их числе, разумеется, отнюдь не только русские, но и татары, и выходцы с Кавказа, и российские немцы с евреями, и все про­чие исконные жители страны) будут толь­ко укреплять свои господствующие позиции в обновляющейся России. Не по нацио­нальному признаку, а по преимуществу владения языком и культурой своей родной земли. И в этом на два-три поколения будет заключаться главный, если не един­ственный, залог целостности государст­ва, роста его экономической мощи, един­ства обогащающейся культуры. Когда же вырастут и вступят в жизнь потомки им­мигрантов, родившиеся в России, тогда ситуация для коренных начнет менять­ся. Но это слишком отдаленная пробле­ма, которая к тому же требует отдельно­го исследования.

 

Лидер и цель

Понятно, что даже первые шаги на этом пути — восстановление экономи­ки, оздоровление финансов, капиталь­ный ремонт аппарата — невозможны без сильной и эффективной власти в стра­не. При этом опыт предыдущих веков имперского существования, трех револю­ций начала XX века и двух контррево­люций его конца, но главным образом опыт семидесяти советских лет – все это дает достаточно материала для сравне­ния и выводов.

Исторический опыт говорит, что во все времена вопрос о власти в России решал­ся в ее столице. Бунты в провинциях, раз­брод, «парады суверенитетов» начинались не тогда, когда усиливались чьи-то уде­лы, а когда ослабевала царская воля. Либерализм верхов всегда у нас воспри­нимался низами как временная слабость власти, как возможность пограбить каз­ну и друг друга. Зато очередной Грозный быстро ставил удельных князьков на мес­то, сек заворовавшихся по всей стране, укреплял гарнизоны, и государство сно­ва начинало работать как более или ме­нее слаженное целое.

То, что сегодня укрепляются своен­равные региональные лидеры (Шайми­ев, Немцов, Наздратенко и т. д.), умею­щие вынудить Кремль принять свои условия, даже навязать гражданскую войну, как сделал Дудаев, для России вовсе не означает «укрепления демократии на местах». Это просто еще один признак разгрома. Это обезволивание центров управления противника как необходимое условие для закрепле­ния победы. И если еще можно спорить, проявлял ли государственную волю Гор­бачев и в каких специфических формах, то Ельцин с первых дней президентства демонстрировал в отношении историчес­кой России волю антигосударственную, до него для российского правителя не­мыслимую.

Завтрашний день России всегда зави­сел больше от характера хозяина Кремля и качеств его окружения и гораздо мень­ше — от состояния экономики, армии, от умонастроений в обществе и в окружаю­щем мире. Можно вспомнить стремитель­но богатеющую Россию начала века и то, что сотворили с нею Распутин и безволие царского двора. А можно — почти раз­громленный неудачным началом войны, потерявший лучшие земли, города и за­воды Советский Союз, деморализованный поражениями и страшными людскими потерями советский народ – и вспомнить то, что сделал в безнадежном положении Сталин, когда оправился от шока, моби­лизовал свою личную волю и перетрях­нул всю верхушку государства и армии. Так что не нами это заведено, не на нас, очевидно, и кончится.

Для будущего России важны не столько лозунги, не столько партийные и хозяйственные программы, под акком­панемент которых воцарится новый пре­зидент, сколько сила его личности, воля, а главное — цель, которую поставит перед собою этот человек. Если он за­хочет покойного царствования для себя лично и гарантированного благополучия своему потомству, он не станет менять нынешнее положение. Сырья в России на его век хватит, терпения масс тем бо­лее, родные банкиры и мафиози будут его поддерживать всеми своими средства­ми, да и на Западе будет всегда обеспе­чен радушный прием и декоративное мес­то в почетных собраниях. А к регрессу экономики и государства народ приспосабливается не хуже, чем к прогрессу (примеров у нас тому масса: Чечня, При­днестровье…). К тому же регресс, умень­шая население страны, уменьшает коли­чество недовольных режимом, тогда как прогресс увеличивает то и другое. Важ­но только, чтобы регресс был достаточ­но постепенным и при этом объявлялся бы именно прогрессом. Людям не нра­вятся напоминания о том, что они вы­мирают, им нравится верить в светлое буду­щее, и не надо лишать их этого удовольствия.

Если же новый правитель России каким-то чудом окажется действитель­но привержен идее возрождения госу­дарства, тогда он восстановит против себя очень влиятельные, даже могучие силы, причем не только в стане победи­телей, но и в собственном доме.

С победителями и их интересами ясно настолько, что нет смысла на этом задерживаться. Внутри же страны он встретит ожесточенное сопротивление компрадоров — причем не только в биз­несе или финансах, но также среди по­литических групп, укрепившихся в ходе демократизации и приватизации «а ля рюсс», среди деятелей культуры, печати и массовой информации, хорошо зара­батывающих на рекламе и накачке Рос­сии западной попсой. Ощетинятся нацио­нальные элиты в автономиях, почуяв уг­розу приватизированным кускам своих республик. Еще более встревожится ма­фия, поскольку ей всегда приходится принимать на себя первый удар «наведе­ния порядка». Обеспечен глухой, но эф­фективный саботаж чиновничьей массы, сплошь пораженной коррупцией и тоже не ждущей хорошего от крутых перемен. Из структур государственного аппарата, пожалуй, только силы правопорядка и армия будут связывать с новым курсом надежды на улучшение своего положе­ния и могут рассматриваться как орга­низованная (притом вооруженная) опо­ра этого курса.

Зато – и в этом можно быть уверен­ным – линию на возрождение государ­ства поддержит директорский корпус. Собственно, это его единственная надеж­да сохранить свои предприятия действующими. Так же как и для рабочих — сохранить свои рабочие места, а с ними возможность регулярного заработка и хоть какие-то социальные гарантии. Поддержит почти вся наука, за исклю­чением тех, кто лишается западных гран­тов (но эти при возможности все равно эмигрируют), поддержит вся система образования, просвещения и культуры. Поддержат работники медицины. Под­держит студенчество и молодежь. Без­условно и безоговорочно курс на силь­ную державу поддержит российское село – а это все еще треть населения.

Следует особо подчеркнуть, что под­держка (равно как и сопротивление) действиям такого лидера обеспечена не­зависимо от их идеологической упаков­ки. Назовет он себя коммунистом или демократом, монархистом или либера­лом, это не имеет ровно никакого значе­ния. Отношение общества к нему будет определяться целью. Какая бы партия, чьи бы деньги и ожидания ни вознесли его к власти, цель сама по себе на не­сколько лет рассортирует россиян на друзей лидера, врагов лидера и выжи­дающее, как всегда, большинство. А исторические особенности страны, ситу­ация в окружающем мире, методы про­тивников и не в последнюю очередь на­циональные свойства россиян — все это продиктует ему вполне определенный характер действий.

И я с сожалением утверждаю, что этот характер — принуждение.

Потому что государство — это при­нуждение. Сильное государство — силь­ное принуждение. Российское государство — российское и принуждение, которое мо­жет быть не совсем таким, к какому привыкли на Западе.

Без принуждения нет никакого го­сударства. В Сингапуре за окурок, бро­шенный на улице, полагается штраф в 500 долларов, поэтому Сингапур исклю­чительно чист, а вовсе не потому, что населяющие его китайцы и индийцы здесь чистоплотнее, чем у себя на родине. В Иране карманному воришке отру­бают руку, поэтому там безработная молодежь мечтает об армии, избавляю­щей от необходимости украсть на кусок хлеба. В Японии страшнейшее наказа­ние для человека не тюрьма и не смерт­ная казнь, а изгнание из общины (уволь­нение из фирмы, исключение из шко­лы, пинок под зад из банды “якудза”), поэтому японцы работают на одного хозяина всю жизнь, сколько бы он ни платил. Во Франции жандармы усми­ряют пьяниц, захватывая их за кожу специальным крючком, похожим на рыболовный, поэтому самые пьющие в мире французы пьют по домам и не бу­зят на улицах. В Соединенных Штатах полицейский, увидев на улице человека с револьвером, стреляет ему в лоб, а за­тем интересуется разрешением на оружие. Но пуще этой пули средний аме­риканец боится вдруг остаться без рабо­ты, а значит, без кредита, а в перспек­тиве и без дома, без машины, без семьи, — и это тоже форма социального принуждения.

У нас же штрафами да рыболовны­ми крючками — после стольких лет вседозволенности и беззакония — уже не обойдешься. Буквально все, что пона­добится сделать для возрождения Рос­сии, потребует жестокой борьбы, подавления сопротивляющихся и принуждения несогласных. Время митингу­ющих площадей прошло. Демократичес­кие обсуждения проблем хороши там, где есть возможность и время для об­суждения, – в парламенте, научных цен­трах, советах и т. д. Поиски компромис­са — лишь пока компромисс успевает воплотиться, иначе в нем нет смысла. За пределами этих границ кто-то до­лжен брать на себя инициативу и ответ­ственность, кто-то должен решать и до­биваться исполнения решений. А очень многие решения в такой период вообще могут приниматься только авторитарным порядком. И некоторые методы провер­ки исполнения, увы, граничат с репрес­сиями, а иначе ничего не будет испол­нено. Это все не очень-то приятно гово­рить, но это так, потому что такова че­ловеческая натура. При любом строе.

Я уже не говорю о том, что лидер, способный поставить перед Россией ве­ликую цель, с самого начала рискует жизнью. Как только его противники поймут, что игра пошла всерьез, его по­пытаются убить. А нынче у нас, как из­вестно, нет проблем любого президента грохнуть – хоть банка, хоть страны, — вопрос лишь денег и подготовки. Защитить лидера сможет только гарантированность неминуемой расплаты, а еще надежнее — корпоративной ответствен­ности, и это обстоятельство тоже отнюдь не смягчит сурового лица режима.

Сталину потребовалась нечеловечес­кая жестокость, чтобы в короткий срок превратить Россию из малограмотных крестьянских полуазиатских задворок Европы в мировую державу, мощную во всех отношениях, в одного из двух вершителей судеб той же Европы. Ны­нешняя ситуация далеко не так драма­тична, поскольку нет смертоносного противостояния идей. В сущности, для Запада речь идет всего лишь о контро­ле над многочисленными рынками Ев­разии, для России — о сохранении культуры и права на самостоятельное место в истории. Это тоже немало, но все же это не повод для смертельной схватки народов. Поэтому (как и по ряду других причин, которые можно разобрать подробнее) авторитарный режим периода возрождения не сможет повторить ужасы сталинского.

Да и не будет в том нуждаться. Все переменилось, и чиновнику в современ­ной России спать под мостом и кормить­ся благотворительным супом было б не намного слаще, чем его коллеге в трид­цать седьмом схлопотать десять лет без права переписки. Зато безработный, в отличие от расстрелянного, может быть мобилизован на Север или в Сибирь, — но уж не для того, чтобы елки пилить, а в более почетном качестве администратора, организующего, например, поселе­ния иммигрантов.

 

Власть — пассионарность и прагматизм

Имперская Россия не была похожа на европейские или азиатские монархии, как не была и их гибридом. Коммунизм в России строился по идеям заимство­ванного на Западе марксизма, но резуль­тат не имел с теорией ничего общего и стал сугубо российским явлением. Точ­но так же будет своеобразен обществен­ный строй, которому суждено (если суж­дено) возродить державу.

Стоит сразу отвести крайние и пото­му невозможные варианты.

Один из них — восстановление Союза ССР в том виде, в каком он существовал до 1991 года. Нет и больше никогда не будет господства тотальной догмы, без чего невозможно воссоздать КПСС в ее функции несущего каркаса государствен­ного аппарата. Нет и больше не будет тотальной госсобственности, во всяком случае в форме господства московской бюрократии над ресурсами всех союз­ных республик и областей.

Другой невозможный вариант – это установление в России в обозримом будущем демократии некоего идеально западного образа. Его признаки: пра­вовое государство и гражданское общес­тво, разделение властей с их сменой путем регулярных всеобщих выборов, свободная рыночная экономика, мощ­ный средний класс, развитое самоуправление и т. д. Все это — итоги дли­тельных и труднейших процессов, ко­торые стоили западным народам столе­тий войн, исканий, революций, которые и у них оплачены миллионами жертв. Кроме того, все это результаты деятель­ности вполне определенного человечес­кого материала, имеющего неповтори­мую историю, особую культуру и уни­кальные природно-географические усло­вия жизнедеятельности. Нигде на пла­нете, в том числе в России, таких усло­вий нет, как нет и такого материала. Поэтому простого воспроизводства за­падной демократии нигде не произош­ло — ни в Юго-Восточной Азии, ни в арабском мире, ни в Латинской Амери­ке, ни в Африке. Всюду «национальной специфики» оказывается больше, чем простого воспроизведения.

Третья невозможная крайность — эффективная и при этом устойчивая во­енная диктатура по типу чи­лийской, греческой, южнокорейской. Начиная с событий августа 1991 года военная верхушка уже не раз могла бы взять власть в стране в свои руки, даже была побуждаема к этому, но всегда отмалчивалась. Сесть генералу в Кремле не проблема. Так же не будет проблем и с советниками, с планами реформ, мо­жет быть, даже с кредитами. Проблема — как управлять территориями, предпри­ятиями, структурами госаппарата, если собственный армейский организм полу­разрушен реорганизациями, а остатки истощены неплатежами, бегством кад­ров, теперь еще и чеченской войной. Армия в замкнутом круге. Пока не воз­родится государство и его экономика, не будет средств на возрождение дееспособ­ной армии. Недееспособная армия не может справиться с задачей возрожде­ния государства.

Впрочем, перечислять невозможные крайности можно долго. Вернемся к нашей линии, отнюдь не радикальной, отвечающей интересам, чаяниям и тра­дициям народа, соответствующей его возможностям, вполне осуществимой — но только в условиях чуда.

Итак, не коммунизм, не западная демократия, не диктатура… Что же это может быть такое?

Очевидно, сочетание целесообразных черт этих режимов, причем не из пусто­ты возникшее, а развившееся из того, что властвует над Россией сегодня.

А властвует сегодня — частный ка­питал. Вот первое и основное свойство западной (буржуазной, как ее еще на­зывали) демократии, к тому же наибо­лее глубоко укоренившееся в нашей дей­ствительности. Но капитал уже — рос­сийский, а не западный. Российский по своим источникам, российский по мас­се владельцев, российский по будущим главным объектам вложения и получения прибыли. Накапливаясь в западных и отечественных банках, особо при этом не афишируясь, российский частный капитал стал уже, видимо, одним из крупнейших в мире и продолжает рас­ти. А как потенциальный инвестор в российскую экономику он уж точно крупнейший в мире.

Единственное, что нужно российско­му частному капиталу для старта в ка­честве крупнейшего инвестора в россий­скую экономику, — это политические и юридические гарантии стабильности правил игры, а также разумное налого­обложение. Ему безразлично, режим какого цвета даст эти гарантии. Важна их стопроцентная надежность, важна устойчивость самого режима.

Поэтому не настроенная компрадор­ски часть наших капиталистов — а это, хочется думать, достаточно большая и дальновидная часть — поддержит имен­но национального лидера с его обще­национальной целью, а не сохранение протектората Запада. Поскольку в ус­ловиях протектората преимущества в использовании ресурсов России будут всегда и непременно иметь западные ка­питалисты.

Вторая реальная сила — директорс­кий корпус России. Его поддержка лиде­ру, как уже сказано, обеспечена, равно как поддержка третьей конкретной, орга­низованной силы в государстве — армии и правоохранительных структур.

Но это вовсе не означает, что наши три реальные силы настроены против Запада как такового и собираются похерить завоевания демократии в России. Частный капитал уже не сможет сущес­твовать изолированно от мировой финан­совой системы. Директора почувствова­ли себя полноправными владельцами предприятий и не собираются отказы­ваться ни от собственности, ни от при­тока западных технологий. Военные предпочитают мирную работу в сильной армии безнадежным войнам вроде чечен­ской, балканской, ливанской. Правоох­ранительным органам хватит хлопот с бандитами, а политический сыск и репрессии всегда оборачивались против них самих. Вряд ли кто из них может быть настроен против парламента как органа выявления и согласования проти­воречий, государственного контроля, за­конотворчества, и уж никто в здравом уме не предпочтет личный произвол власти­теля цивилизованному судопроизводству.

Поэтому можно рассчитывать, что реальные силы общества — то есть финансы, экономика, силовые структу­ры — будут сдерживать посягательства власти на позитивные результаты краха коммунизма, на конструктивное со­трудничество с Западом. Они могут (и должны) придавать пассионарной влас­ти постоянный прагматический харак­тер. Проще говоря, выправлять дикта­торские заскоки лидера.

 

Сотворение державы

И только тогда смогут дать резуль­тат втуне лежащие (но существующие же!) условия для возникновения на ог­ромной части евразийского материка качественно нового человеческого сооб­щества. Эти условия суть:

– Колоссальная территория нынеш­него российского государства. Сегодня здесь проживает менее 150 миллионов человек, и это количество снижается на 1 миллион ежегодно. Но пространства хватило бы для свободного расселения гораздо более внушительного сообщест­ва. Со сравнительно небольшой средней плотностью населения, какую имеют США, в России разместились бы более 460 миллио­нов человек. Если принять за основу китайскую плотность, то поместятся более 2 миллиардов, а японскую — 5,7 миллиарда, то есть все нынешнее население Земли.

К счастью, японский и китайский пока­затели для нас фантастичны, но американский — реален и достижим.

– По самым скромным оценкам у России больше разведанных природных ресурсов (10,2 триллиона долларов), чем у Бразилии, Южной Африки, Китая и Индии, вместе взятых (соответственно 3,3 + 1,1 + 0,6 + 0,4 триллиона долла­ров) . При этом топливно-энергетические и сырьевые запасы Сибири толком еще не разведаны и могут преподнести та­кие сюрпризы, которые на столетия за­крепят за Россией статус обладателя богатейших ресурсов мира.

– На территории России осталась наибольшая часть (по разным отраслям -от 70 до 100 процентов) созданной Со­ветским Союзом колоссальной инфра­структуры. Действует мощная сеть про­изводства и распределения электроэнер­гии, работоспособна тяжелая индустрия, есть развитая система железнодорожно­го, водного и воздушного транспорта. Все это создавалось с такими запасами на будущее, что даже сегодня число ра­бочих мест в производственной сфере России, включая простаивающие и за­консервированные, превышает их чис­ло в Соединенных Штатах.

– Еще не разрушены накопленные во времена СССР потенциалы военных и аэрокосмических технологий, уникаль­ная сеть исследовательских и учебных центров. Продолжают работать и даже развиваются системы телекоммуника­ций, без которых невозможно современ­ное государство.

– Бывшие советские республики представляют собой отличный рынок сбыта продукции, произведенной по рос­сийским традициям и стандартам, и при этом конкурентоспособной в этой среде с продукцией остального мира. Торгово-экономические связи с развитыми странами будут стимулировать освоение западных технологий и выход со своей продукцией на рынки Запада. Однако главным фактором экономического ро­ста может стать (как это было в после­военной Германии) гигантская емкость внутреннего рынка страны.

– Население России представляет собой концентрированное (82 процента русские), укорененное на своих терри­ториях, все еще сильное в интеллекту­альном, творческом и культурном отно­шении этническое ядро. К 123 миллио­нам нынешних русских россиян могут в несколько лет добавиться еще 25-27 миллионов из ближнего зарубежья. Это­го количества достаточно, чтобы при оживающей экономике и ежегодном пла­новом приросте численности всего в 5 процентов нарастить за 20 лет населе­ние до 400 миллионов, а еще через 5 лет -до 500 миллионов граждан. Причем на­циональный состав этого государства будет полностью определяться демогра­фической политикой правительства. Су­меет оно добиться повышения рождаемос­ти в русских семьях — тогда рост эконо­мики обеспечен и без трудовой иммигра­ции, страна останется практически мононациональной. Не получится — не­сколько процентов иммигрантов в год скорее ассимилируются сами, но уж ни­как не создадут угрозы растворения рус­ских в других культурах и нациях.

– Демографические взрывы на юж­ных и восточных рубежах России не ос­тавляют ее бедным соседям иного выхо­да, как массовые выбросы избыточной молодежи, вообще активной части насе­ления, на север в поисках лучшей доли. Это дает возможность иммиграционного отбора лучшего материала. И это же дик­тует необходимость превращения границ России в непроницаемый барьер для не­санкционированных пересечений.

– Наконец, необыкновенно удачное географическое положение страны как естественного моста между тремя самы­ми развитыми и богатыми на сегодняш­ний день регионами мира — Западной Европой, Юго-Восточной Азией и Север­ной Америкой. Уже при их нынешних обменах товарами и информацией стоит только обеспечить более быстрое, надеж­ное и безопасное сообщение между ними, и одно это станет существенной статьей доходов России. А в будущем эти потоки, и, соответственно, доходы, возрастут еще больше. Кроме того, само движение то­варов через Россию побудило бы произ­водителей включать в цепочку не толь­ко ее транспортные, но и производствен­ные возможности – например, разме­щая сборочные предприятия не у себя, а в российских городах, с их более де­шевой рабочей силой.

Действия нынешней власти трудно объяснить интересами России. Ну, напри­мер, стал привычным импорт продоволь­ствия на 15-20 миллиардов долларов в год (почти вся выручка от продажи не­фти), который так же привычно объяс­няется неэффективностью прежних кол­хозов-совхозов, трудностями в становле­нии фермерства и тому подобной чепу­хой. В результате пустеют новые тысячи деревень и зарастают все новые миллио­ны гектаров не так давно плодородной пашни. Восстановление собственного сельскохозяйственного производства во­обще как-то сходит с повестки дня.

Между тем, если новая власть поставит именно его как первоочеред­ную задачу, то это будет означать, что ежегодные 15-20 миллиардов долларов можно переключить на восстановление и модернизацию собственного промыш­ленного производства. И это не просто немалые деньги. Это вообще предельная сумма, которую, по оценке специалистов, российская экономика способна воспринять на эти цели. И именно ее мы вместо обновления заводов сегодня тратим на добивание крестьянства!

Если все же случится чудо и во гла­ву угла правительство поставит интере­сы своей страны и народа, Россия на­чнет преображаться с присущей ей стре­мительностью — как это было в период промышленной революции 1890—1913 годов, во время нэпа 20-х, в индустриализацию 30-х, в годы послевоенного восстановления страны.

Планово-коммунистический Китай все последнее десятилетие имел прирост производства на уровне 10 процентов в год и даже перекрывал 13. А что для рыночной России означал бы прирост производства на 7 процентов в год, ко­торые принесет возвращение репатриан­тов? Со смехотворной цифры в 600 мил­лиардов долларов (данные Госкомстата РФ за 1995 год) валовый внутренний продукт за 5 лет действия программы репатриации поднялся бы до 840 мил­лиардов. Не Америка, конечно, та име­ла 6400 миллиардов долларов еще в 1993 году. Но все же рост валового продукта в 1,4 раза при росте населения страны на 17 процентов, и это будет означать, что через пять лет мы произведем това­ров на сумму 4800 долларов на душу в год вместо нынешних 4000. Тоже не изо­билие, конечно.

Однако генеральным результатом этих лет должно быть не изобилие, а, как мы уже говорили, освобождение от всех видов иностранной зависимости, от про­довольственной в том числе. Начнет при­носить результаты переоснащение про­мышленности. В этих условиях мощная экономика, которой несмотря ни на что располагает Россия, – при обеспеченнос­ти собственным сырьем и энергией, при необходимости наполнения изголодавше­гося внутреннего рынка, при огромных потребностях в строительстве, какие со­здадут репатрианты и растущие предпри­ятия, — может устойчиво развиваться со средними темпами роста, не уступающи­ми китайским. Эту истину подтвердит вам любой экономист.

Если поддерживать такие темпы сле­дующие 20 лет, то ко времени, когда Рос­сия превратится в 400-миллионную стра­ну, ее валовый внутренний продукт соста­вит 5650 миллиардов долларов и станет сопоставим с ВВП крупнейших стран За­пада, в том числе и Америки. Во всяком случае, российские предприятия нарабо­тают на российскую душу свыше 14 000 долларов в год — в 3 с лишним раза боль­ше нынешнего! И хотя американцы тоже не собираются стоять на месте, но для экономики США 3—4 процента годового прироста давно уже стали пределом.

 

И что тогда?

Россия, нарастившая богатство, мус­кулы и авторитет, будет формулировать свои национальные интересы и цели су­щественно иначе, нежели сегодня.

Может появиться такая, например, редакция:

“Государственное устройство России — федерация с добровольным вхождением территорий и процедурой выхода, ис­ключающей ущемление интересов дру­гих субъектов. Вхождение территорий осуществляется по результатам пле­бисцита их населения и на условии при­нятия ими юрисдикции России“. Дру­гие подробности могут оказаться не столь важны, как это представляется сегодня. Править может президент, либо премьер, либо председатель Федераль­ного Собрания – главное, чтобы это был подлинно национальный лидер, способ­ный поддерживать внутренний баланс интересов и вести страну вперед. Из нынешнего множества квазипартий мо­гут вырасти две-три настоящие, выража­ющие интересы крупных социальных сил, вот они-то и будут соперничать на выборах. Найдут свое место в структуре власти суд и парламент, причем по рос­сийской традиции это место может ока­заться достаточно скромным. Что с того? Важно не то, насколько точно сложив­шееся в России здание власти будет копировать американскую или француз­скую постройку. Важно, обеспечивает ли оно осмысленное, дружное, целенаправ­ленное движение страны. И если обеспечивает, то не будет ничего удивитель­ного, если под крылом России доволь­но быстро и абсолютно добровольно со­берутся обратно народы бывшего СССР — по всяком случае, те из них, кто к тому времени потеряет надежду выкарабкать­ся из нищеты и самоистребительных войн. Как не будет странного и в том, что страны Восточной Европы и Балтии к тому времени закрепят за собою естес­твенную роль технологических и торго­вых коридоров между Россией и Западом и, может, даже подпишут на этот счет некий новый Варшавский Договор.

И это не будет восстановление Со­ветского Союза. Но это будет еще один шаг к появлению в Евразии сверхдер­жавы будущего, в сравнении с которой Советский Союз станет вспоминаться лишь как проба сил.

Или такая вот формула:

«Демократия развивается постоль­ку, поскольку она отвечает развитию правосознания населения и его мотиваций. Гарантами обеспечения основных прав и свобод личности, включая право собственности, свободу слова и убеж­дений, а также право на жизнь, являются российское государство и его Конституция, одновременно устанавлива­ющая пределы для этих прав и свобод”. Это будет означать, что в России боль­ше нет места спекуляциям на принци­пах народовластия, на деле лишь расшатывающим всякую власть в стране, не позволяющим сложиться полноценному среднему классу и укрепиться институ­ту частной собственности. Гражданское общество не может взяться ниоткуда, а тем более из общества холопов и столо­начальников. Если уважение к закону не впитывается с молоком матери, не воспитывается с младенчества религией и страхом перед Судом Божиим, его придется несколько десятилетий внед­рять в массовое сознание неотврати­мостью наказания — другого пути, увы, нет. Если свобода совести и слова по­нимается в массе как позволение гово­рить и делать, что заблагорассудится, как сигнал к моральному беспределу, то Ос­новному Закону придется взять на себя, вместе с Церковью, также роль блюсти­теля этических норм. Что же до вероят­ного возмущения Запада, то Россия смо­жет напомнить, что и он прошел похо­жие этапы двести – триста лет назад, что и там почтение к закону и правам ближ­него внушали отнюдь не только пропо­ведями.

А может быть принят следующий принцип:

«Россия самостоятельно определя­ет пути, способы и пределы своего раз­вития, учитывая исторические тради­ции и ориентируясь на собственные цели. В любых действиях российское государство исходит из интересов сво­его народа, а также из подписанных международных норм и соглашений. Экономика России взаимодействует с мировой экономикой и экономиками от­дельных стран в той мере, в какой это способствует улучшению условий жиз­ни ее населения”. Только после этого можно будет сказать, что страна обрела наконец необходимый каждой Державе здоровый государственный эгоизм и те­перь способна к самостоятельному раз­витию, накоплению собственных бо­гатств, а стало быть, и к эффективной помощи нуждающимся.

Наконец, была бы в этих условиях совершенно логична и такая формула:

“Вооруженные Силы России имеют численность, состав, оснащение и подго­товку на уровне, гарантирующем сило­вое отражение любых внешних угроз, в том числе возникающих одновременно с разных направлений. Этот уровень так­же исключает любое политическое воз­действие на Россию и ее союзников с по­зиции силы и обеспечивает ей возмож­ность эффективного участия в между­народных миротворческих акциях. Воору­женные Силы России способны защитить жизненные интересы страны в любой части света”. Собственно, это все уже сегодня в полной мере относится к армии великой державы, только вот держава эта — не Россия, а Соединенные Штаты. Зна­чит, есть у кого поучиться? Увы, это зна­чит совсем другое. Сама логичность и обоснованность последней формулы де­лает ее просто фантастической.

Несложные и абсолютно реалистич­ные экономические выкладки предыду­щих глав, обоснованные в них могучие возможности и вытекающие из них гло­бальные притязания обновленной Рос­сии — все это лишь еще одно подтвер­ждение причинам, по которым Запад будет держать Россию под своим кон­тролем так долго, как только сумеет. Уж если мы даже в сегодняшнем плачевном состоянии не упускаем случая всюду, где только хватает пороху, проявить свой византийский нрав, то что будет с Запа­дом, вернее, с его господством в совре­менном мире, когда Россия опять срав­няется с ним по экономической и воен­ной мощи? За карточным столом Евро­пы возникнут совершенно новые расклады. А это никому из тех, кто ныне дер­жит банк истории, не нужно.

 

И потому сегодня…

Но как же быть простому россияни­ну, который живет каждодневными за­ботами, имеет дело с реальностями своей страны и не желает слышать после ком­мунизма о всяких там утопиях и сказ­ках про светлое будущее?

Разные люди, конечно, судят по-раз­ному. Большинство, по истинно русско­му обыкновению, надеется, что “авось хуже не будет», хотя все годы ельцинских реформ и во всех отношениях жизнь в стране неуклонно ухудшается. Чтобы не застревать на спорах вокруг количес­тва колбасы и ширпотреба в магазинах, напомню, что существует несколько фун­даментальных показателей качества жизни в любом государстве, и связаны они со здоровьем и возможностями раз­вития его граждан. Ниже приведу лишь некоторые данные, доложенные на Все­российском Пироговском съезде врачей.

Самое тяжелое, что с нами происхо­дит, — страна попросту вымирает, при­чем беспрецедентными для мирного вре­мени темпами. На каждую тысячу жи­телей в год рождается ныне 9, а умира­ет 15 человек. На каждые 100 родов приходится 212 абортов. Если раньше ежегодно рождалось 2,5 миллиона но­вых россиян, то в 1993-1994 годах — всего по 1,4 миллиона детей. Средняя продолжительность жизни, которая ро­сла весь советский период (исключая, разумеется, годы Отечественной войны) и в 1986— 1987 годах достигла для муж­чин одного из лучших в мире показате­лей в 65 лет, к 1994 у мужчин же сокра­тилась до 57 лет. Это значит, что тот, кто сегодня работает, не имеет шансов дожить до пенсии!

Однако для страны важна не только численность населения, но и его физические кондиции. Между тем сегодня более 70 процентов беременных женщин в России имеют настолько серьезные от­клонения в состоянии здоровья, что лишь у 40 процентов роды протекают сравни­тельно благополучно. Более же полови­ны младенцев рождаются с нарушения­ми здоровья. Хронические заболевания имеют 13-20 процентов дошкольников и более половины школьников, включая сюда детский сифилис и позорные в мир­ное время педикулез и чесотку.

У взрослых дела еще хуже. Повы­шается распространенность сердечно­сосудистых, онкологических, эндокрин­ных и обменных заболеваний, вирусных, бактериальных и паразитарных болез­ней. Растут туберкулез, дифтерия, корь, гепатиты, холера, дизентерия и другие кишечные инфекции, СПИД, венеричес­кие болезни.

Откуда хвори? Во-первых, именно от качества жизни. Половина жителей России употребляет воду, не соответству­ющую элементарным требованием гиги­ены. В 84 крупных городах загрязнение воздуха более чем в 10 раз превышает предельно допустимые концентрации. С питанием же у россиян, при всем богат­стве магазинных полок, дела обстоят гораздо хуже прежнего — и продолжа­ют ухудшаться. Душевое потребление рыбы, например, составляет треть от уровня 1987 года, мяса, птицы, сыра, сахара — половину, колбасных изделий, масла, маргарина — две трети. Потреб­ление мяса теперь в России наполовину меньше, чем в США, Франции, Герма­нии, фруктов и ягод — на две трети. Самое же страшное для будущего — се­годня более 60 процентов российских матерей ограничивают детей в необхо­димом питании из-за дороговизны про­дуктов или их отсутствия.

Скверные воздух, вода и питание — еще не все беды. Общая ситуация в стра­не такова, что свыше 70 процентов рос­сиян живет в постоянном психоэмоцио­нальном и социальном стрессе. Это вы­зывает рост депрессий, реактивных пси­хозов, тяжелых неврозов и психосома­тических расстройств, психических сры­вов, алкоголизма и наркомании, анти­социальных вспышек.

О состоянии же российского здра­воохранения лучше не говорить. Это отдельная, скорбная и безнадежная, тема. Как и состояние других систем нашего общества, от которых зависит безопасность и жизнь каждого, – тран­спорта, правоохраны, атомной энергети­ки и т. д.

Но есть и другие вещи, кроме физи­ческой безопасности, с которыми не может не считаться каждая российская семья. Одна из важнейших — образо­вание, которое смогут получить наши дети. О том, что происходит в этой об­ласти, в которой еще недавно мы зани­мали ведущие позиции в мире, тоже ска­зано экспертами достаточно. Школа, которой мы так гордились, нищает. Нет денег на оборудование и приборы, не хватает тетрадей и учебников. Экспери­менты с лицеями и пр. в массе своей провалились. Колоссальный шаг назад — переход от всеобщего среднего образо­вания к «основному», способному готовить лишь рабочую силу для простых тяжелых производств (и это тогда, ког­да Запад переходит ко всеобщему две­надцатилетнему образованию!). Около двух миллионов детей уже вообще не посещают школы. По числу студентов на миллион населения Россия со второ­го места в мире скатилась на пятнадца­тое, вообще выпав по этому показателю из группы развитых стран. Качество подготовки оставшихся студентов ухуд­шается с каждым годом — прежде всего вследствие катастрофического состояния российской науки, массовой утечки «мозгов» за рубеж (в том числе «моз­гов» преподавательских). Средств из бюджета выделяется на высшую школу все меньше и меньше…

Наконец, неуклонный рост преступ­ности и внутренние войны — факторы, представляющие наибольшую угрозу молодому поколению. Банды рекрути­руют, растлевают и убивают в разбор­ках молодежь практически всех соци­альных слоев. И это же относится к ар­мии — рекрутируют, растлевают и уби­вают. Разница лишь в том, что бандиты своих хоронят с почестями, на престиж­ных кладбищах, а военная машина нынешней России способна бросать убитых ею мальчиков на съедение собакам, как это было в Грозном.

Поэтому судьба детей и собственное будущее становятся главными предмета­ми тревоги для миллионов россиян, не склонных полагаться на авось и на при­чудливые результаты избирательных кам­паний. Выходов же здесь видится два.

Первый: насобирать, воспользовав­шись ситуацией, такое количество денег, которого должно хватить на обеспече­ние приемлемого уровня жизни, на вы­платы всем тем, от которых зависит его сохранение и решение жизненно важных вопросов (включая «отмазку» детей от армии), на учебу детей за границей; сред­ства на черный день и старость вклады­вать в недвижимость, но лучше всего — в западные банки; быть в постоянной го­товности в случае чего выехать за рубеж.

Второй (для тех, кто не умеет пользо­ваться криминальными ситуациями): эмигрировать на Запад прямо сейчас, как есть и с тем, что есть.

Есть все основания считать исход «обманутых и разочарованных», начав­шийся при Ельцине, четвертой волной эмиграции, которая только в начале сво­его подъема. Причем по позитивному значению для Запада ее можно уже срав­нить с первой, послереволюционной во­лной, когда из страны выбрасывались недоистребленные остатки ее наиболее образованных и культурных слоев. Те­перь уезжают (и будут уезжать все боль­ше) люди, слишком порядочные, чтобы приспосабливаться к криминальному режиму, слишком поверившие в идеалы правового общества, чтобы участвовать в реставрации коммунизма, слишком энергичные, чтобы дожидаться в нище­те обещаемых «демократами» рыночных чудес. Уезжают люди, желающие жить по закону, уставшие от бесконечных экспериментов над собой, приверженные простым и ясным ценностям бытия: дом, семья, достаток, уверенность в будущем. На излете провалившейся буржуазной революции страну покидает ее несосто­явшийся средний класс.

Миллионы просвещенных обывате­лей разуверяются в возможностях своей страны когда-либо зажить «по-челове­чески». Многие разуверились оконча­тельно. И чем живописнее Запад сред­ствами своей пропаганды рисует на горизонте России мираж капиталистической обетованной земли, тем истовее же­лают эти люди для своих детей — хоро­шие ведь работники! — надежного и благополучного будущего.  И становят­ся в очереди к посольствам.

 

Но все же…

Гадателей и прорицателей о будущем страны сегодня предостаточно — и сре­ди самих россиян, и в числе иностран­цев, кому по каким-то причинам есть дело до России.

Правда, есть полагающие, что буду­щее державы вообще осталось в ее ком­мунистическом прошлом, а впереди лишь бездарное повторение пройденного дру­гими да вечная трусца в арьергарде бо­гатых и процветающих государств. И есть убежденные, что события 1991-1993 го­дов отметили вступление России в заклю­чительную фазу ее тысячелетнего исто­рического пути и что нынешнее ее состо­яние только кажется хаотической цепью абсурдных ситуаций. А на самом деле все в нем настолько логично и взаимоувяза­но, как может быть только в агонии.

Однако же России вряд ли может быть вообще что-либо предначертано — процветание, прозябание или гибель. Ибо всю свою историю наше сообщество только и делало, что опровергало все­возможные планы относительно него, причем проекты собственных правите­лей извращались с тем же успехом, что и намерения завоевателей (а ведь среди тех и других бывали весьма неглупые люди!). Сравнительно спокойные и от­носительно благополучные периоды ис­пользовались нами не столько для на­копления богатств, сколько для разжи­гания внутренних смут. На краю же оче­редной пропасти Россия всякий раз со­биралась с силами, несла — как водится у нас — огромные потери, но из схватки выходила пугающе обновленной, усилив­шейся, и еще менее постижимой, чем была.

Так с какой же стати именно нынеш­ние угрозы существованию российско­го общества и государства должны ока­заться роковыми?

У истории свои законы. Один из них — закон воспроизводства человеческих сообществ, согласно которому могут быть как угодно изменены материаль­ные условия жизни народа, принципы его социальной организации, границы его территории. Но если только в пере­дрягах сохранится этническое ядро, если сохранятся основы культуры и духов­ности нации, сохранится живой язык — тогда на новом уровне обязательно вос­становится именно тот тип сообщества, какой для этого народа был характерен в прошлом. Китай вот уже две тысячи лет при всех пертурбациях своего пути остается Великой Поднебесной импе­рией, и не существует сил, способных превратить его в подобие Европы. Ин­дия на протяжении тысячелетий была конгломератом религий, культур и кня­жеств, таковым остается и сейчас. Япо­ния и в средние века была островной империей, и сегодня она империя, толь­ко средства ее господства над окружа­ющими народами уже не военные, а сугубо экономические (что не меняет сути дела). Германия же как в средние века представляла объединение земель и городов, так и ныне она федерация, и по-прежнему успешно главенствует в Европе, потому что второй быть поп­росту не может.

А Великобритания? Имперский, киплинговский дух британской нации от­нюдь не заглох с потерей колоний, над которыми не заходило солнце. Задолго до того одно из ее ответвлений, поко­рившее североамериканские прерии, лишь закалило пресловутый дух в борь­бе с собственной метрополией, усилило его достоинствами демократии, создало мощнейшую в мире экономическую базу (невозможную в крошечной доброй Ан­глии) и с нового плацдарма повторило наступление на мир — но уже опять-таки иными средствами. Так что над «сфе­рой жизненных интересов» англосаксов солнце по-прежнему не заходит.

Все это относится к нашей стране в полной мере. Если только русскому и вкрапленным в него народам удастся сохранить себя, если дух российской нации найдет выражение в воле лидера и воплотится в движении к цели, тогда возрождение великой державы — вопрос лишь времени и поиска форм, в которых неизбежно восстановление Исторической России.

Сим и будем поддерживать наши надежды на чудо.

 

Москва, апрель – май 1996 года